Но в сентябре уехала почему-то не на родину, а в Чехословакию. Работала в нашей комендатуре города Братиславы и оттуда перебралась, получив соответствующие документы, в Белград. Вышла замуж за югослава Маровича. Из Белграда она прислала несколько писем сестре, но та, запуганная мужем, ничего ей не ответила, и Анна сочла Секлетею погибшей. Муж ее работает в пекарне в деревне Каратурма, улица Вишнички, дом 44. Что касается нашей общей заботы, показала мало. Считает, что зимой сорок второго года многие были арестованы за аварию на станции и расстреляны. Связь массовых арестов с аварией ошибочна, как вы знаете. Но Анна подтверждает — муж ее сестры был среди арестованных, и она якобы написала прошение в комендатуру, что Сизов невоенный, непартийный и никакого вреда немцам принести не может. Мужа сестры освободили… Допускаю, многое правдоподобно, но по срокам не совсем совпадает. Так-то, — заключил Дмитрий Алексеевич, — Но мои данные — ничто по сравнению с сообщением о Караваеве. Понимаете, Андрей, мне всегда казалось, что за старогужской трагедией стоит какой-то человек. Один, я уверен, но кто?

— Что будем делать?

— Искать Караваева.

— Каким образом?

— А это, Андрей, предоставьте уж, пожалуйста, нам.

День был банный. После работы Юрий запихнул пару чистого белья, мочалку и обмылок в свой футбольный чемоданчик и собрался к Бонифацию. Катюша настаивала, чтобы он прежде поел, и, наверно, настояла бы, не приди Толмачев. Он рассказывать ничего не стал, лишь заторопил:

— Бонифаций за тобой послал. Велел быть как можно быстрее!

Оставив Катюшу, уже накрывавшую на стол, Юрий выскочил из дома, на ходу накидывая полушубок.

— Что случилось, не знаешь?

— Не знаю. Только в предбаннике раздеваться начал, как подлетает Бонифаций: «Беги за Токиным! Одна нога здесь, другая — там. Есть важные новости!»

В кассу стояла очередь, но Бонифаций встретил прямо на лестнице.

— Разденешься у меня…

Когда вошли в каморку Бонифация, тот запер дверь на ключ.

— Вчера Караваева видели с шефом гестапо. Парень, который видел, надежный человек. Караваев сделал все, чтобы его не заметили. Без пропуска юркнул назад в парадное. А сегодня утром еще один верный человек сообщил, будто в пьяной компании Караваев хвастался, что скоро фрицы арестуют всю красную сволочь. Что скажешь?

— Неожиданно как-то, — протянул Токин, стараясь прикинуть, насколько тяжело может сказаться связь Караваева с гитлеровцами на делах организации.

«Во-первых, он знает руководство. Если предал, немцы заберут прежде всего нас. Остальных знает плохо. Недаром так настаивал на составлении полных списков… А зачем нам списки, когда мы не только в лицо и по фамилиям своих знаем…»

— Неожиданно, — снова повторил Токин. — Твои предложения?

— Уходить из города всем, кого он знает. И как можно быстрее. До вечера время есть. Засветло вряд ли арестовывать будут. Побоятся. Скорее всего ночью.

— Но ведь это конец нашей организации?

— Не худший конец. Если все обойдется, можно, отсидевшись где-то, вернуться.

— Где отсидишься? Нет, если уходить, то с оружием пробиваться к своим. Сейчас фронт ближе, чем когда прорывался лейтенант. Послушай, Бонифаций, а ты уверен, что тревога — не пустое?! Мало ли почему человек оказался рядом с немцем?

— С шефом гестапо! А насчет компании — тоже болтовня?

Довод был убедительным, и Токин надолго задумался.

— Хорошо, — сказал он, наконец приняв решение. — Предупреди штаб. Всех, кроме Караваева. В полночь собираемся у старой часовни на Коломенском кладбище. Одеться потеплее, захвати продукты. Оружие возьмем из первого тайника.

Карно кивнул. Ему ли не знать про первый тайник? Это была его идея — сделать резервный склад оружия в подполе старой часовни. Почти тридцать гробов с автоматами, патронами и гранатами перевозили они в часовню, надежно укрыв от любого досужего глаза.

— А ты-то сам как?!

Старый Бонифаций хмыкнул.

— Спасибо, что вспомнил, — он задрал подол клеенчатого фартука и отер лицо, лоснившееся от пота. — Но я останусь. Мне, старику, давно умирать пора, глядишь, все обойдется и вновь смогу ребят собрать. Ты твердо решил за линию фронта?

Почти до десяти часов Токин обходил штабистов. Не застал только троих. Но никому объяснять ничего не стал, лишь предупредил, что сбор по тревоге. Перед ним стояла проблема личная: как быть с Катюшей? Лучше всего ей перебраться назад, к Генриэтте. Брать женщину в трудный поход за линию фронта смысла не имело. Сказав Катюше, что намечается многодневная операция и что она не должна волноваться, если он задержится, Токин с трудом успокоил ее и помог собрать необходимые вещи. Только сейчас увидел, что у Катюши практически ничего нет, — весь гардероб уместился в узелок, чуть больше бабкиного с пасхой. Он проводил ее к Генриэтте, запретив говорить подруге что-либо. На место сбора пришел с опозданием минут на десять, но у часовни встретил лишь троих — Кармина, Толмачева и Купреева. Потом подошли остальные. Вновь повторил все, что он рассказал первой тройке.

— Чертовщина какая-то! — сказал Кармин, настроенный чрезвычайно благодушно. — Мы и тебя с немцами видели. Да еще в обнимку, но паники никто не поднимал.

Толмачев поддержал.

— Старому Карно страхи под кроватью уже мерещатся. Если бы его слушали, когда играли, то и до финальной пульки России не дошли.

— Тут не финальная пулька. Свинцовой пахнет, — сказал Купреев. — Да только мне тоже мало верится. Бывают совпадения. Как бы дров не наломать.

— Правильно ли уходить всем штабом? Это же конец организации!

— Но Караваев знает нас, и любому оставшемуся конец, — сказал Токин. Он был в странном положении взывающего к побегу. — Гибнуть бессмысленно, когда можно уйти за линию фронта и вернуться сюда с победой.

— Отложим решение до завтра. Утром встречусь с Караваевым и поговорю по душам. Как считаешь? — предложил Кармин.

— Завтра может быть поздно.

— Ну если так! Перепуганный волк любой овцы слабее.

Это было оскорбление, но Юрий сдержался.

— Я, как руководитель, приказываю покинуть город. Лыжи и оружие готово. Здесь, под полом, — он топнул ногой.

— Что касается меня, то я остаюсь, — отрубил Кармин. — Выдумке Бонифация не верю. Убежден: Караваев свой парень.

Наступило молчание, тягостное, казалось, бесконечное, хотя длилось оно, может быть, и мгновение — в такие минуты ощущение времени притупляется.

У Токина не было конкретных фактов, а без них доводы, пусть самые горячие, неубедительны. Особенно в споре с Карминым, отношения с которым уже давно сложились своеобразно. В памяти Токина, будто вчера это было, всплыла старая ссора, чуть не дошедшая до драки. На танцульках в «железке», так называли клуб паровозного депо. И если бы не взрослые мужики, не давшие в обиду лучшего нападающего команды железнодорожников, неизвестно, чем бы тогда кончилось. Но Токин надолго запомнил неприязненное выражение глаз Кармина. Потом, когда сошлись в одной команде, вражда внешне вроде бы затухла. Но стоило только возникнуть конфликтной ситуации, Кармин непременно, даже если был явно не прав, оставался в оппозиции к своему капитану, которого и капитанство-то признавал лишь потому, что играл Токин отменно.

— Помнишь, голосовали, что последнее слово в критических ситуациях за мной? Я считаю ее таковой! — взвился Токин.

— А я не считаю. И пошел-ка ты, начальник… Если паникеру власть дать, весь народ со страху в штаны наложит!

Не будь последней реплики Кармина, Токин, возможно, и смирился бы: сомнения терзали его первым, когда Бонифаций рассказал о Караваеве. Но обвинения в трусости Токин снести не мог.

— Я слагаю с себя полномочия руководителя организации, поскольку штаб мне не подчиняется. Но вот когда попадешь в руки оберштурмбаннфюрера Моля и начнешь ребят продавать, тогда вспомнишь мои слова. Я в предательстве товарищей участия принимать не буду. Командуй, Кармин. Кто хочет — со мной, кто хочет — с ним!