До сознания медленно дошли слова:
— Итак, бандюга, куда путь держал?
Из-за стола поднялся заросший щетиной полицай, в серой, с закатанными рукавами, рубашке, взмокшей на груди. За ним виднелись лица двух тихо переговаривавшихся между собой немецких офицеров. Справа, в дверях соседней комнаты, виднелось еще несколько гитлеровцев.
Федор молчал.
— Будешь отвечать, харя твоя босяцкая, или мало тебя били?! — заорал полицейский.
— В другую деревню шли. Голодно дома…
— Голодно?! — ухмыльнулся полицейский. — Вы что — сговорились?!
Он хотел ударить Федора своим пудовым кулачищем, но сидевший за столом гестаповец сказал по-русски:
— Оставь его. Это есть, наверно, правда!
— Так и я вам говорю, правда, — подхватил полицейский. — Разведчиков точно четверо было. У них не халаты, а белые костюмы: портки да рубаха.
— Гут. Будем ждать твоих разведчиков.
— А с этими что делать? Ведь врут бандиты, с оружием шли.
Вместо ответа офицер щелкнул двумя пальцами.
Из избы Федор вышел, будто пьяный. Но морозный воздух мгновенно отрезвил. Снег под голыми ступнями ожег. Через несколько шагов они потеряли всякую чувствительность. Их втроем — откуда взялся третий и кто он, Федор в сумерках не разглядел — провели поперек просторного двора и начали выстраивать у стены. Федор все не мог встать половчее — мешал какой-то круглый предмет. Посмотрев под ноги, он различил припорошенное снегом, без обуви, но еще в маскировочном халате тело лейтенанта. Остальные трупы утопали в сугробе, наметенном под стену.
Федор хотел сосчитать, сколько их, чтобы представить себе, ушел ли кто, но на крыльце появился офицер, говоривший по-русски, и сказал:
— Давай быстрей! Ночной стрельбой испугаешь разведчиков. А закопать можно и завтра.
— Слушаюсь, — сказал полицейский и, сорвав автомат, попятился назад, чтобы увеличить дистанцию. Натолкнулся на уже стоявших за его спиной немцев. Посторонился. Последнее, что помнил Федор, — солдаты стояли не строем, а какой-то веселой кучкой, и поднятые автоматы заплясали в их руках.
Приближался праздник — День Красной Армии, который давно уже считался праздником чисто мужским. Тогда, еще мирными днями, мужчины ходили в этот праздник как именинники независимо от того, довелось ли им брать в руки оружие, или всю жизнь занимались гражданскими профессиями. Что говорить, даже мальчишки, сколько помнил Юрий, чувствовали себя в этот день героями.
На заседании штаба решили обязательно отметить праздничный день. Но вот уже двое суток Юрий, неизвестно где простудившийся, лежал с температурой за сорок. Катюшка моталась от кухни к его постели, накладывая на разгоряченный лоб тяжелые валки мокрых полотенец.
Юрий бредил. Когда приходил в себя, Катюшка, чтобы как-то развлечь больного, пересказывала, о чем он бормотал в бреду. Юрий жалко улыбался в ответ, сжимал слабыми пальцами ее руку, не имея сил выразить свою признательность как-то иначе. Потом Катюшка поднимала его голову и вливала в рот щедрые глотки остуженной кипяченой воды. Он глотал через силу. Тонкие струйки стекали по щекам, текли за ворот нижней рубахи, а Катюша приговаривала:
— Ну, миленький, ну, пей же! Тебе пить надо, много пить! Чтобы жар вымыть…
Он плохо помнил, что происходило в эти дни. Появлялись какие-то люди, о чем-то спрашивали, что-то с ним делали. Когда он после первой спокойно проведенной ночи открыл глаза, увидел осунувшееся лицо Кати, сидевшей рядом, и Кармина, тяжело облокотившегося на сомкнутые кисти рук.
— Уж не меня ли отпевать собрались? — тихо спросил он.
Катюша встрепенулась.
Кармин хотел что-то сказать, но Катюша замахала на него руками.
— Не бабье это дело — в мужские дела вмешиваться.
Как ни плохо чувствовал себя Юрий после воспаления легких — диагноз он установил себе сам, — он решительно кивнул:
— Что случилось? Рассказывай.
— Ты только лежи и не дергайся. Тебе сейчас покой да покой нужен. А дело дрянь, — безо всякого смягчающего перехода сказал Кармин, — ребята с лейтенантом далеко не ушли…
Юрий сделал попытку привстать, но Катюша, не обращая внимания на присутствие Кармина, прикрикнула:
— Поднимешься еще раз, выгоню Сашку!
— Хорошо, подчиняюсь насилию, — мрачно сказал Юрий и, обращаясь к Кармину: — А ты рассказывай.
— Известно пока мало. Как-то вечером на грузовике привезли семь трупов. Петр, готовивший лыжи, сразу же узнал лейтенанта, потом опознали Поливанова и остальных. Трупа Федора не оказалось. Да и по счету, действительно, кого-то не хватает. Немцы выгрузили трупы возле котельной и заставили кочегаров сжигать.
— Зачем?
— А черт их знает? Видно, лень копать могилы. Зима все-таки. Пока яму выдолбишь, сам богу душу отдашь.
— Как выглядели ребята?
— По-разному. Двое раздеты. Ну, валенки, конечно, со всех стащили. Остальные в одежде. Один даже в белом халате. Петр толком разобрать не успел. Ибо первые два трупа, которые сунули в топку, немцев перепугали — в карманах убитых рванули патроны. Фрицы начали ругаться, а потом перебросали оставшиеся трупы назад, в машину, и увезли. Но, как показалось Петру, часть ребят погибла в бою, а двое явно расстреляны. В лейтенанте, говорит он, по крайней мере, с десяток пуль сидит. В груди дырка. Наверно, гады, в упор добивали…
— Где же Федор? — тихо спросил Юрий, еще толком не воспринимая, что это провал операции, на которую возлагал много надежд. Во-первых, установление связи с частями Красной Армии. Лейтенант, как договорились, обещал рассказать нашим обо всем, что они сделали, что замышляют… Лейтенант являлся гарантией признания организации, ее самым главным свидетелем. И вот никаких гарантий… Нет и самого свидетеля…
Но Юрия больше всего сейчас волновала судьба Трушина.
— Я тоже о нем думаю, — с нескрываемой тревогой в голосе сказал Кармин. — Хорошо, если ушел, а если попался?
— Федор не из податливых. С характером парень.
— Судишь по терпению, с каким столько лет сидел а скамейке запасных? В руках гестапо не отсидишься.
— Хочется верить, что он ушел. Жалко парня.
— Парня жалко, но, наверно, стоит подумать и о других, — Кармин произнес вслух то, о чем каждый думал про себя.
— Предполагаешь худшее?
— А почему бы нет?! Если от Федора добьются признания, в Старом Гуже тоже загремят выстрелы.
— Логично. Может, всех выудить и не удастся, но зацепят многих. Нужно собирать штаб!
— Штаб я бы собирать не стал — не стоит поднимать паники. А кое с кем бы поговорил.
— Мне кажется, ребята должны знать об опасности. Я бы объявил готовность номер один, и при первой же тревоге все, кто знал, как готовилась группа перехода, должны исчезнуть.
— Если цепочка начнет разматываться с Федора, то он знал не только готовивших переход.
— Давай так и порешим. Связь друг с другом на время прервать, общаться только через Карно. К Бонифацию, как к богу, обращаются все, и проследить, чей веник по чьей спине пляшет, даже богу не удастся…
— А ведь мы, между прочим, на случай провала ничего не придумали, — растерянно сказал Кармин.
Они с час пытались разработать наиболее скрытные и быстрые способы связи друг с другом, от пятерки к пятерке. Схема не клеилась. Юрию опять стало хуже, и разговор решили перенести на вечер.
Когда остались одни, Катюша, гладя по волосам Юрия, спросила:
— Опасное что-нибудь?
— Как сказать… Если Федор не ушел, то может быть плохо.
— Что ребята погибли, я слышала. Правда, хорошо знала одного лейтенанта. Славный парень…
Она встала, подошла к окну, светившему слишком ярко — за ним разгорался солнечный зимний день, — и завесила его покрывалом. Сразу перестало мучительно резать глаза. Катюша отправилась на кухню готовить завтрак, а Юрий, только лежа в одиночестве, понял, сколь трудным будет ожидание опасности.
«Как долго протянется неизвестность? День, неделю, месяц? Вряд ли фрицы, выжав из Федора имена, повременят с арестами. Побоятся. Недельку последят и начнут хватать. Как первого возьмут, надо без промедления остальных спасать. А если игру затеют? Как котят водить за нос начнут? Мы что-то делать будем, а они все время рядом, все знать, все видеть! А потом…» Воображение нагнетало страсти.
