Морозов, узнав о вечеринке, одобрил, но приглашение отклонил, сославшись на занятость и на то, что будет всех стеснять.

За стол усаживались долго и шумно. Несмотря на голодное время, стол был обилен нехитрой снедью: наварили картошки, рыбы, глушенной толом, принесли огурцы. Недостаток ощущался лишь в стульях. Кухонные табуреты пошли на лавочные подставки — лавки сделали из пахнущих плесенью толстых досок, раздобытых в сарае.

Когда наконец расселись за столом, Юрий, опершись о Катино плечо, поднялся и призвал к тишине. Он смотрел с высоты своего роста на молодые, знакомые и незнакомые лица, расплывшиеся в махорочном дыму, и ощущал в себе волнующую дрожь ответственности перед людьми, схожую с той, что непременно посещала его перед решающим матчем.

«Уж не в душу бы заглянуть — хоть чуточку представить себе, чем дышит человек! А ведь придется копаться в каждом! — И, вспомнив, как стояли под дулами автоматов заводской охраны, закончил свою мысль: — Не доведись ошибиться! Платить придется жизнью».

— Ну что, оратор, молчишь, скажи народу хоть словечко?! А то самогон в стаканах плесневеет! — крикнул с другого конца стола Бонифаций, как старый петух, усевшийся среди молодых цыплят.

— Скажу, — начал Юрий. — Хотя, может быть, и не все, что хотелось. Так ведь вечеринка эта не последняя, да и жизнь не кончена. И главное, что мы все вместе, как ни пыталась раскидать нас судьба. Хочу предложить тост именно за это главное, за то, что мы вместе. — Юрий переждал дружный гул всеобщего согласия. — Тем более что бургомистр, отец родной, господин Черноморцев одобрил наше сегодняшнее веселье. Это его идея, чтобы веселилась молодежь! Так ответим делом на призыв нашего родного бургомистра.

За столом засмеялись. Весело задвигали кружками и стаканами. Изголодавшись по общению, сразу же разбились на шумные группы. Токин несколько раз порывался взять власть в руки, но его уже никто не слушал.

— Успокойся! — Катя положила ему на тарелку соленый огурец. — Им теперь хоть из пушки стреляй! Соскучились все друг по другу! Истосковались! Намолчались!

Кармин, сидевший справа от Юрия, кивнул:

— Точно. И это даже хорошо, что так шумим. Присмотреться друг к другу будет легче.

За столом посидели недолго. Выходя, Кармин шепнул Юрию:

— Смотри, о немцах и слова не сказано. Будто ничего не изменилось в нашем доме.

— Знаешь, — Юрий сжал его локоть, — мне тоже кажется: вот сегодня погуляем, завтра играть, а ноги как ватные…

Столы отодвинули к стенам. Юрий завел патефон, и начались танцы. В комнате Морозова уселись играть в домино и столь усердно стучали костяшками, что сквозь патефонный шум удары казались далекими, приглушенными расстоянием выстрелами.

Кармин раскрыл шахматную коробку и достал шашки. Его белые кудри задиристо взметнулись вверх, круглые фишки в его грубых рабочих пальцах замелькали с цыганской ловкостью.

— Ну, — зычно крикнул он, — кто надумал дом построить?! Подходи! Берусь «гальюнчики» возводить! Сиди — не хочу! Ни глаз чужой неймет, ни ветер не поддувает!

Первым с треском проиграл ему Юрий. Уступив место следующему, Юрий по случайности заглянул в кухню и застал Ритку Черняеву целующейся с Архаровым-левым.

— Смотрите не перегрейтесь, черти!

Рита счастливо хихикнула в ответ, а Архаров бросил:

— Иди, иди, завистник черный!

Улучив момент, Юрий вывел из горницы Сашку Толмачева. Вратарь был грустен и, как показалось Юрию, отнесся к затее с вечеринкой весьма настороженно.

— Чего хмуришься? Или не нравится что?

— Не нравится. — Даже в потемках сеней Юрий ощутил недоброжелательный взгляд Толмачева. — Не вовремя веселиться задумали. Где-то батька кровью обливается, как собака, в болоте под пулями лежит, а сыночек его под руководством любимого капитана самогонкой да девками тешится.

— Устыдил! — с наигранным испугом согласился Юрий. — Ну а конкретные предложения есть?

— Какие конкретные? — махнул рукой Александр.

— Слушай, Толмач, у меня конкретные… Во-первых, почаще собираться на вечеринки. Слушай внимательно. Есть указания, — он ткнул пальцем почти в потолок, — сложа руки не сидеть.

— От господа бога указания, что ли? — насмешливо сказал Толмачев.

Вместо ответа Юрий спросил в упор:

— Ты почему в городе остался?

— Тут такое было, что на этот вопрос тебе многие не ответят. А если по подвалам шарить, всякого народа найдем…

Он доверительно наклонился к Юрию:

— У меня в укромном месте два парня спрятаны, лейтенанты, пленные. В пятнадцати километрах под Гвоздевкой лагерь. Там наших видимо-невидимо. Лейтенанты тревогу пересидят — ищут, наверно, их — и айда туда, за линию, фронт догонять. Думаю, с ними податься…

— Долго догонять придется…

— Не так долго, как ты предполагаешь. Идем. — Он потянул Юрия за рукав. Они вышли на крыльцо. Толмачев плотно прикрыл дверь.

Стояла слепая, задавленная тишиной осенняя ночь. Узкий серп умирающего месяца почти не светил. Поздний предморозный холод сразу взбодрил и как-то насторожил тело.

— Во… слушай! Не дыши — слушай! — Толмачев схватил за рукав Токина.

— Да что слушать-то? Собака паршивая и то не тявкает… Всех, гады, перестреляли!

— Черт с ними, с собаками! Фронт слушай. Тихо, тихо… Опять! Как бы на скрипочке играют… Замри и слушай…

Юрий весь сжался, напряг слух и действительно где-то на границе земной и небесной тьмы услышал легкое подрагивание воздуха. Это совсем не походило на звучание скрипки, но он не спорил. Он стоял, пораженный тем, что фронт так близко и что Бонифаций ошибся со своими расчетами.

— Надо откопать приемник, — глухо сказал Юрий. — Тогда хоть правду знать будем.

— Цел, думаешь?

— Я его в резиновым мешке за яблоней в песок зарыл. Что он там пролежал — пару месяцев! А теперь электричество есть, можно и попробовать! Слушай, Толмач. Мы будем создавать спортивный боевой отряд. Войдут только свои ребята. Еще не все продумано. Но уже есть оружие…

— Этого дерьма вокруг полно! Будто специально посеяли и ждут, что вырастет.

— Ненадолго это. Скоро поймут немцы, что убирать нужно. А пока поймут, мы должны насобирать столько, чтобы хватило к своим пробиться.

— У каждого в заначке что-нибудь найдется…

— Тут не что-нибудь, а хороший арсенал нужен! — упрямо повторил Юрий, но потом, смягчившись, спросил: — Надо ли тебя спрашивать, что ты будешь в отряде?

— Можешь не спрашивать! — Толмачев откликнулся, как эхо. — Если к своим да еще с боем, об этом мечтать можно. Это тебе не красного петуха под крышу запускать да в кусты. — Толмачев насупился и, попыхтев, как паровоз, вдруг признался: — А ведь это я склады на Старой площади поджег…

Он сказал это так просто и таким тоном, что Токин при любых обстоятельствах ни за что не поверил бы, а тут лишь спросил:

— Не врешь?

— Чего врать-то?! Это я им за Пестова. Чтоб не думали, будто в одной петле всю правду задавили…

— Молодчина! — восхищенно воскликнул Юрий. — А знаешь, я тебя в ту ночь, кажется, видел, только не признал точно. Знакомое померещилось в фигуре, а кто — и не до отгадки было.

Они вернулись в дом. Гулянка шла своим чередом. И до полуночи, когда стали расходиться, Юрий успел переговорить еще с несколькими ребятами, в которых не сомневался.

Кармин остался ночевать у Токина. Они до утра прошептались, прикидывая, как лучше организоваться, с каждым словом понимая, насколько все труднее и опаснее, чем казалось им в тот день, когда решились взяться за объединение знакомых парней в боевой отряд.

Толмачев, работавший у Морозова на электростанции, зашел за Токиным после работы. Они долго брели по улицам Мокрой слободки, в которую и до войны Юрий наведывался редко. Парни здесь были дружны до кастовости и, если бы не футбольная популярность, ни за что бы однажды не простили чужаку проводы красивой слободской девчонки.

Юрий напомнил Толмачеву об одной давней истории.