Торквемада пытался заставить Джефферсона отречься от столь крамольных слов, но американский президент не хотел об этом и слышать.

— Древо свободы, — заявил он, — должно время от времени освежаться кровью патриотов и тиранов —. такова его естественная питательная среда.

От этих слов у Макслотера, зримо представившего себе собственную экзекуцию, зашевелились волосы на голове.

— Побойтесь бога! — просипел он, неожиданно для самого себя вспомнив о всевышнем.

— Восстание против тиранов — это и есть повиновение богу, — отпарировал президент и продолжил: — Мы считаем следующие истины самоочевидными: что все люди созданы равными, что создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами, что таковыми являются права на жизнь, свободу и стремление' к счастью.

— На что вы намекаете, Том? Может быть, на то, что нам не следовало соваться во Вьетнам, Ливан, Гренаду? — Макслотер привстал, словно готовясь броситься на стоявшего перед ним третьего по счету американского президента, повинного, по-видимому, только в том, что он процитировал составленную им Декларацию независимости — основополагающий документ суверенных Соединенных Штатов Америки.

Джефферсон не заставил себя ждать с ответом.

— Если существует один — принцип, который нужно внедрить в сознание американцев глубже, чем какой-либо другой, — пояснил он свою мысль, — то он состоит в том, что мы не можем иметь ничего общего с завоевателями.

Вытянувшиеся лица членов комиссии свидетельствовали об обреченности стоявшего перед ними нахального иммигранта, вздумавшего поучать самого Макслотера. Председатель, уже принявший решение, все же счел нужным поставить на место этого зазнавшегося старикашку, когда-то занимавшего, видимо по недоразумению, высокий пост президента.

— Да, старина, — протянул он, саркастически ухмыляясь, — вы отстали от жизни лет на двести, проведенных вдали от земных реалий. Нынче вам бы несдобровать в наших Штатах, поставивших благородную цель: уничтожить коммунизм любой ценой. Лучше, чтоб наши дети умерли сейчас, продолжая верить в бога, чем чтобы они выросли при коммунизме и когда-нибудь умерли, уже не веря в бога.

Услышав слова председателя, Джефферсон изменился в лице.

— Вы ошибаетесь, мистер, — твердо сказал он, вложив в слово «мистер» столько презрения, что Макслотер поежился. — Забота о жизни и счастье людей, а не об их уничтожении является первой и единственно' законной целью хорошего правительства. Мир — это то состояние, которое больше всего улучшает поведение и мораль людей, обеспечивает процветание и счастье человечества.

Дни пребывания в председательском кресле подорвали нервную систему Макслотера. Он все чаще стал терять элементарную выдержку, характерную для среднекультурного человека XX века. Вот и сейчас, позабыв всякие ссылки на параграфы и пункты Правил внутренней безопасности, он начал выплевывать вместе со слюной ядовитые слова:

— В ад! В ад, ко всем чертям! Коммуниста Джефферсона! И всех остальных! Кто там на очереди? Вильям Шекспир? Туда же! Шопен? Аристотель? Эйнштейн? Все одного поля ягоды — бунтовщики и коммунисты! Всех лишить и изгнать! А в комиссию вызвать лицо, несущее прямую ответственность за засорение райских кущ толпами революционеров, — главного апостола Петра. Завтра же!

В тот момент, когда американец изрыгал проклятья на головы бунтовщиков, его облик изменился до неузнаваемости. За столом кривлялся наш далекий предок. Какой-нибудь неандерталец. Или даже питекантроп. Во всяком случае, на современного цивилизованного человека он не походил нисколько.

НАСТУПИЛО ЗАВТРА.

К штаб-квартире Вселенского департамента расследований один за другим прибывали члены грозного трибунала. Здание оцепили усиленные патрули ангелов-хранителей общественного порядка. Они преграждали путь настырным иммигрантам, пытавшимся проникнуть в зал, чтобы стать свидетелями невиданного в раю события: суда над самим главным апостолом. Ангелы-хранители легко пресекли эти попытки. Никто из посторонних не попал на закрытое заседание комиссии.

Стрелки солнечных часов приближались к девяти. Макслотер, Макиавелли, Торквемада и Носке заняли свои места. Тьер задерживался. Вот-вот должен был появиться подследственный Петр.

Наконец, широко распахнулись двери и в зал. ворвался запыхавшийся — нет, не Петр, а его посыльный и доверенное лицо архангел Михаил. Он протянул председателю свернутый в трубку первосортный пергамент, перевязанный муаровой ленточкой с сургучной печатью глазного апостола. Макслотер, чуя неладное, второпях сломал печать, развернул пергамент — и посинел от злости. В записке он прочел: «УХОЖУ В ПОДПОЛЬЕ. БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ. ПЕТР».

Реакция председателя была молниеносной и бурной.

— Испугался! Струсил! — зашипел он негромким осипшим голосом. — Он знает, чья кошка мясо съела.

Мы помним, о чем он болтал в своем первом соборном послании: «Уклоняйся от зла и делай добро, ищи мира и стремись к нему». Это же чистейшая коммунистическая пропаганда мирного сосуществования и разрядки международной напряженности! Я не удивлюсь, если Петр окажется тайным членом Всемирного Совета Мира. Секретарь!

Ангел-хранитель мгновенно вскочил с места.

— Зачитайте нам, как там дальше у Петра говорится?

Секретарь вытащил откуда-то из-под стола толстую книгу в красивом кожаном переплете и стал читать:

— Более же всего имейте усердную любовь друг к другу, потому что любовь покрывает множество грехов; будьте Страннолюбивы друг ко другу без ропота; служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией.

— Достаточно! — Макслотер жестом усадил ангела-секретаря на место и обратился к членам постоянной комиссии: — Как вам нравится эта всепрощенческая философия? «Любовь покрывает множество грехов»! Нет, уважаемый мистер Петр, вы не дождетесь от меня усердной любви к дьявольским заговорщикам, врагам нашего образа жизни.

Теперь вы видите, — председатель вновь настойчиво обращался к членам комиссии, — что поведение главного апостола объясняется не простой халатностью, а предумышленным предательским потворствованием агентам иностранной державы. Надеюсь, вы со мной согласны. — В голосе Макслотера зазвучали металлические нотки.

Райские судьи оказались в глупейшем положении. Они безумно боялись, согласившись с расследованием святого Петра, навлечь на себя гнев всевышнего. Трудно было усомниться в том, что шеф не останется безучастным к судьбе своего бывшего доверенного в райском саду. С другой стороны, противоречить Макслотеру представлялось не менее, если не более опасным — он мог послать к черту в буквальном смысле слова.

Макиавелли осторожно попытался высказать сомнения, охватившие членов комиссии.

— Извольте заметить, монсиньор председатель, — с трудом выдавил он из себя, — что красивые слова об усердной любви друг к другу я бы рекомендовал читать в контексте с его же призывом к наказанию тех, которые презирают начальство, дерзки, своевольны и не страшатся злословить высших. «Слуги, — поучал Петр, — со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым». Его проповеди помогают держать чернь в страхе и беспрекословном повиновении.

Увы, когда Макслотер «заводился», никакие логические доводы не могли изменить его решение. Он лишь повышал голос и обогащал свою речь четырехбуквенными словами [9]. К тому же в последние дни директор департамента успел кардинально изменить свое мнение о Макиавелли. Покопавшись в райских архивах и не поленившись посетить богатейшую вселенскую библиотеку, он обнаружил, что этот философствующий средневековый итальянец ведет и всегда вел двойную игру. Его труды написаны в манере откровенных советов тиранам — но только для того, чтобы лучше разоблачить жестокость и беспринципность «сильных мира сего». Великий мистификатор, маскируясь под друга и наставника государей, на самом деле утверждал, что народ, жаждущий свободы, достаточно смелый и решительный, чтобы бороться за нее, в состоянии свергнуть любую тираническую власть.