— Теперь в этом нет необходимости, сэр.

Макслотер готов был биться об заклад, что о телеграмме он лишь подумал, но рта не раскрывал. Тем не менее этот предупредительный инспектор уже успел дать ему ответ.

— Да, конечно. — Макслотер понял, что его желание вряд ли выполнимо. — Трудно ожидать, что в этом романтичном саду окажется прозаическое здание почтамта. И все же я должен связаться с Вашингтоном. Проводите меня к телефону.

— Здесь нет и телефона, сэр.

Норман говорил уверенно, но не мог убедить своего спутника.,

— Вы шутите. В какой это дыре в наше время не сыщется телефона! Выведите меня на шоссе, к любой бензозаправочной станции: я позвоню оттуда. Сам я из-за чертова тумана совершенно потерял ориентировку.

— Туман скоро пройдет, сэр.

Изумительно чистый воздух, не содержавший никаких примесей нефтепродуктов, не предвещал близкой встречи с бензоколонкой или автомашиной.

Мысли Макслотера вернулись к печальному происшествию в воздухе. Вспомнив о предательском бегстве экипажа самолета, он мысленно поклялся упрятать их всех за решетку, особенно этого паршивца Гордона и упрямую мисс Крэкстон. А где же остальные пассажиры? Неужели погибли?

— Скажите, инспектор, — задал он очередной вопрос. — Сколько пассажиров нашего самолета осталось в живых?

— Ни одного, сэр.

— Вы хотите сказать, что повезло только мне, что я — единственный, избежавший страшной участи?

— В живых не осталось никого.

Инспектор сказал это очень твердо, сделав недвусмысленное ударение на слове «никого». А тот факт, что он не заключил свою фразу обычным «сэр», свидетельствовал о его нежелании десять раз отвечать на один и тот же вопрос. Это вывело Макслотера из себя.

— Вы что, пьяны, инспектор? — Он приблизился к Норману, ожидая уловить характерный запах виски. Нет, инспектор был абсолютно трезв. — Или вы малость рехнулись на своей пограничной службе? Мне нужен четкий и ясный ответ на поставленный мною вопрос. Без всяких уверток. Вы знаете, кто я такой?

Вспышка Макслотера не произвела никакого впечатления на хладнокровного чиновника.

— Да, сэр, — мягко ответил он. — Я знаю о вас все. И если я предпочитаю, чтобы вы сами догадались о последствиях авиационной катастрофы, то исключительно из гуманных соображений…

— Ваше имя? — грубо перебил его шеф сыскной службы. — Какой департамент вы представляете?

— Инспектор Норман из иммиграционной службы.

— Так вот что я вам скажу, инспектор Норман. — Макслотер легко вошел в привычную роль, он чувствовал себя в родной стихии. — По вашим словам, вы знаете обо мне все. Ну конечно же, печать широко освещает каждый мой шаг. В таком случае вы должны полностью отдавать себе отчет в исключительной государственной важности той работы, которая на меня возложена. А ваш отказ сотрудничать со мной, руководителем важнейшего федерального учреждения, призванного разоблачать врагов Америки и всего свободного мира, вызывает тяжелые подозрения в отношении вашей лояльности. Мой долг сообщить вам, что этот прискорбный случай будет тщательно расследован.

Переведя дыхание, Макслотер выпалил в инспектора вторую часть стандартного заряда:

— Вы облегчите свое положение, если станете откровенно отвечать на все мои вопросы. Любая попытка с вашей стороны уклониться от прямого и честного ответа вынудит меня сделать вывод, что вы хотите что-то скрыть.

Норман терпеливо слушал, не выказывая никаких признаков страха и не пытаясь возражать. «Крепкие нервишки у этого парня», — подумав Макслотер, но, как ни странно, эта вежливая независимость ничуть его не задела. Он решил восстановить ход событий последнего дня.

— Итак, вернемся немного назад. Я попал в авиационную катастрофу где-то в Кордильерах. Это последнее, что я помню. Вам заданы вопросы: как я очутился в этом пограничном саду, где нет ни телефона, йи телеграфа? Куда делись остальные пассажиры? Вы пытаетесь морочить мне голову, заявляя, что никого не осталось в живых. И вы утверждаете…

Плавный ход обвинительной речи прервало появление на небольшой высоте существа, до мельчайших подробностей соответствовавшего общепринятому представлению об ангелах — старожилах райских кущ. Макслотер остолбенел, пораженный сделанным открытием.

— Так вот где я, — еле слышно произнес он, едва шевеля отяжелевшим языком и обращаясь к самому себе. Ноги перестали его слушаться, и он опустился под фруктовое дерево. Металл в его голосе исчез, сменившись жалобным причитанием:

— Но почему именно я, которому предстояло так много сделать?.. Все мои грандиозные планы пошли насмарку. Дело всей моей жизни обречено на провал, если только в стране не сыщется человек, достойный называться моим преемником… Но теперь поздно об этом думать. Я навсегда покинул прекрасный мир — мир хитроумных расследований и скандальных процессов, мир громкой славы и упоительной власти… Все кончено…

Инспектор Норман, тактично молчавший все это время, заговорил голосом вкрадчивым и сочувственным:

— Я знаю, как вам сейчас тяжело, сэр, — сказал он, беря Макслотера под руку. — Каждый новичок проходит через это. Но вы должны утешать себя тем, что вам повезло — вы прибыли прямехонько в рай. Правда, вам пока выписали временный пропуск, но я уверен, что у вас не возникнет никаких затруднений с получением постоянной визы на пребывание в царстве божьем. А сейчас следуйте за мной в канцелярию апостола Петра.

ИДТИ ПРИШЛОСЬ недолго. Между деревьями, увешанными райскими плодами, показались гигантские ворота, украшенные крупными драгоценными камнями, замысловатыми завитушками и прочими ненужными деталями, свидетельствующими о дурном вкусе архитектора.

Окно в примыкавшем к воротам легком дощатом домике было открыто. В нем виднелась голова древнего старика. Огромная плешь излучала подобие! северного сияния в миниатюре.

— Вам давно пора быть на месте, Норман, — пробурчал сварливый старик. — Каждый раз мне приходится вас ждать. Нельзя ли не задерживаться на границе? Почему вы сразу не объявляете этим иммигрантам, куда они прибыли, вместо того чтобы ходить вокруг да около? Вы же инспектор иммиграционной службы царства божьего, а не посол какого-нибудь опереточного королевства в Вашингтоне!

Провинившийся инспектор смущенно переступал с ноги на ногу, пытаясь объяснить, что правила внутреннего распорядка не запрещают проявления некоторого либерализма по отношению к вновь прибывшим.

На это апостол Петр резонно ответил, что он не первый год возглавляет иммиграционную службу и знает наизусть все правила. Более того, он их сам составлял. Но с каждым годом он все более убеждается в том, что эти правила ни к черту не годятся, они лишь позволяют молодым бездельникам вроде инспектора Нормана разгуливать в рабочее время по саду и вести светские беседы с иммигрантами.

— Когда я начинал службу, — говорил раскрасневшийся апостол, — мне приходилось ходить на цыпочках. Особенно после того, как враги господа нашего вынудили меня трижды отречься от него. Но я сумел тяжким трудом и молитвами загладить свою вину. Нынче я — важная персона, главный апостол, мне каждый иммигрант старается угодить.,

Петр перевел глаза на новичка, ожидая от него подобострастного подтверждения своих слов. Макслотер молчал, уставившись как баран на отливавшие золотом ворота, и делал вид, будто не прислушивается к разговору. На самом деле он лихорадочно стирался запомнить каждое слово, произнесенное лысым старикашкой. Директор Федерального департамента расследований хорошо знал, что любое неловкое слово, сказанное сгоряча, может в нужный момент обернуться драгоценнейшим обличительным документом. Эх, сюда бы карманный магнитофончик…

— …А современная молодежь, — продолжал между тем апостол, — всячески отлынивает от работы, не оказывает мне никакой помощи. Не понимаю, за что ее только называют «золотой»? В насмешку, что ли?

Петр окинул презрительным взглядом инспектора, будто только сейчас обнаружил в нем все пороки, присущие молодому поколению. Потом отвернулся и тяжело, по-старчески вздохнул.