В фильме "Утренняя заря" рассказывается о военных подвигах и сентиментальных перипетиях. Старший офицер подводной лодки Лирс (Рудольф Форстер) и его старший лейтенант Фредерике находятся на побывке в родном городе, а когда снова уходят в море, зритель понимает, что оба они влюбились в одну и ту же девушку. Затем в фильме показывается, как подводная лодка торпедирует и топит английский крейсер. Одержав эту победу, Лирс впервые на радостях делится сердечными чувствами с Фредериксом, и тот, затаив в душе боль, молча осознает, что любимая им девушка предпочитает из них двоих Лирса. Между тем подводная лодка торпедирует нейтральное на первый взгляд судно, которое в конечном счете оказывается английским кораблем-приманкой. По его сигналу подводную лодку атакует эскадренный миноносец и подрывает ее. Положение возникает отчаянное, потому что на десять человек, оставшихся в живых, есть только восемь водолазных костюмов. Трудная проблема разрешается в двух кадрах; Фредерике и еще один член экипажа (оба по грустным личным мотивам) кончают с собой, чтобы спасти остальных товарищей. В финале картины Лирс после отпуска снова уезжает из родного города. Война продолжается.

Американские рецензенты хвалили фильм не только за великолепную актерскую игру и богатство реалистических деталей при изображении морских сражений — критиков приятно поразило то, что в фильме "Утренняя заря" немцы не питают ненависти к своим врагам. В самом деле, мать Лирса, потерявшая на войне двоих сыновей, озадачивающе чужда патриотическим порывам, а команда подводной лодки весьма незлобиво реагирует на уловки английского корабля-приманки, "Утренняя заря" не является нацистским фильмом. Напротив, картина принадлежит к таким военным лентам, как "Последняя рота" или "Горы в огне", которые благодаря подчеркнутой объективности возводят войну в ранг вечных и непреложных событий.

То, что Гитлер видел "Утреннюю зарю" на заре своего режима — лишь странное совпадение. Фильм, вероятно, понравился Гитлеру потому, что атмосферу реальной войны, исходившую от ленты, он счел добрым предзнаменованием, напутствием провидения, вершащей рукой которого он хотел стать. Более того, Гитлер, несомненно, почуял, что если не удастся превратить Лирса и ему подобных в своих рьяных приверженцев, то исполнителями своих замыслов он сделает их наверняка. Консервативно настроенный, огрубелый в битвах солдат Лирс так говорит своей матери: "Мы, немцы, вероятно, не знаем, как следует жить, но как надо умирать — это нам отлично известно". Этими словами Лирс чистосердечно расписывается в том процессе психологической неуверенности, которую немецкий экран отражал на всех этапах своего развития. Если развернуть смысл и без того красноречивой тирады Лирса, то его можно сформулировать следующим образом; желание стать взрослым заглохло в немецкой душе, а тоска по возвращению в материнское чрево так сильна, что "хорошая смерть" приравнивается к доблести и славе. Такие люди, как Лирс, были, конечно, обречены подчиниться власти фюрера.

Сравнив две основные группы догитлеровских фильмов, мы обнаруживаем, что в борьбе антиавторитарных и авторитарных настроений перевес оказался на стороне последних. В самом деле, фильмы первой группы, за некоторым исключением, отличаются высоким художественным уровнем, и независимо от того, несут они идеи пацифизма или социализма, эти ленты все до одной набрасываются на тиранию авторитарного режима. Но эти картины не создали на экране мощной идеологической цепи и — что еще существеннее — свою психологическую модель поведения утверждали вяло и неубедительно. В "Девушках в униформе" фрейлейн фон Бернбург не удалось по сути сокрушить воспитательную муштру своей начальницы; пафос интернационального братства в "Ничейной земле" прозвучал в высшей степени неопределенно.

В отличие от картин первой группы вторая состояла из тех фильмов, которые были тесно связаны между собой и выступали единым строем. В своей массе они создавали национальный эпос, в центре которого находился образ мятежника, а над ним парила полновластная фигура многомудрого фюрера. Более того, сюжет этих фильмов был так внутренне однороден, что не допускал никакой критики внутренней структуры. Поскольку Германия осуществила то, что ее кинематограф предчувствовал с первых дней существования, его причудливые персонажи спустились теперь с экрана в зрительный зал и на улицу. Призрачные томления немецкой души, для которой свобода была роковым потрясением, а незрелая юность — вечным соблазном, облекшись в человеческую плоть и кровь, вышли на арену нацистской Германии. Гомункулусы разгуливали по ее площадям. Самозванцы-калигари, гипнотизируя бесчисленных чезаре, превращали их в головорезов. Безумствующие мабузе совершали безнаказанно чудовищные преступления, и лишившиеся рассудка иваны грозные измышляли неслыханные мучительства. А рядом с этим бесовским шествием вершились события, предсказанные многими сюжетными мотивами немецкого экрана. Орнаментальные арабески "Нибелунгов" развернулись в Нюрнберге в гигантском масштабе: кипело море флагов, и людские толпы складывались в орнаментальные композиции. Человеческими душами вертели так и эдак, чтобы создать впечатление, будто сердце выступает посредником между поступком и помыслом. Днем и ночью миллионы немецких ног шагали по городским улицам и проспектам. Беспрестанно играли военные трубы, к великой радости филистеров в плюшевых гостиных. Гремели сражения, и одна победа подгоняла другую. Все происходило так, как уже было на немецком экране. Мрачные предчувствия гибели Германии сбывались наяву.

Общая редакция и комментарии Н.П.Абрамова.

Перевод с сокращениями. Переводчик не указан.

Редактор В.И.Фомин

Published be Dennis Dobson Ltd, New York, 1947