Иногда она с сожалением укоряла:

— Вот только плохо, что всему тебя надо учить…

Как-то раз потребовала:

— Ты бы написал мне письмо…

— Зачем? — поразился Норайр.- Каждый день видимся.

— Нет-нет,- не сдавалась Дуся,- письмо надо. Ты же должен мне про свою любовь объяснить!

Норайр долго отнекивался. С возмущением спрашивал: «Да как его писать?» И все-таки согласился:

— Завтра принесу…

В это утро, проходя мимо него в цех, Дуся деловито шепнула:

— Написал?

Он вспыхнул и кивнул головой:

— Глину тебе принесу, тогда и дам…

И почти тут же — десяти минут не прошло — Ваник закричал на весь цех:

— Глядите, за нашим коногоном милиция явилась!

Дуся. вместе с другими рабочими бросилась к дверям и охнула. У ямы стоял незнакомый лейтенант милиции в сияющих сапогах. Он спрашивал, указывая пальцем на Норайра:

— Вот этот?

Председатель колхоза Галустян подтвердил:

— Этот.

— Давай со мной!

Побледневший Норайр держал серого коня за уздечку.

— Я же на работе,- пробормотал он.

— Подумаешь, незаменимый! — Лейтенант усмехнулся.- Возьмите у него лошадь.

Ваник услужливо выхватил у Норайра уздечку.

Потом Дуся увидела, как Норайр шагнул вперед, а лейтенант двинулся за ним, приказывая неприятным, скрипучим голосом:

— Направо… Налево…

Спустя несколько минут на заводе узнали, что этой ночью ограблена колхозная птицеферма.

Лейтенант Катарьян считал, что ему дано самое простое поручение: поговорить с Амо Вартаняном, затем съездить в Урулик и припереть к стене Степана Бурунца показаниями самого Норайра. Лейтенант ничего не имел против Бурунца. Но дело есть дело. И если Бурунц провинился — пусть отвечает!

Но Амо Вартанян старательно, хотя и не очень умело, изобразил на своем лице удивление:

— Нет, что еще за коза! Никакой пропажи не было…

Лейтенант не знал, что несколько дней назад к Вартаняну прибежал под вечер нежданный гость из соседнего села. А гость этот был Норайр.

«Амо,- сказал он,- я тебе должен сколько-то денег. За что должен — не спрашивай. Предположим, я у тебя купил какую-то вещь. Во сколько ты эту вещь ценишь?»

Амо Вартанян ничуть не удивился и ни о чем не спросил. Подумав, он ответил, что ценит эту вещь худо-бедно в четыреста рублей.

«Четыреста она не стоила, даже когда в расцвете силы находилась,- усмехнулся Норайр.- Настоящую цену определи!»

«Когда эта вещь была в расцвете своей силы и красоты,- с рассудительным терпением отвечал хозяин,- то от нее получался неплохой продукт…»

«Об этом забудь! Продукта нет. Сейчас ничего не осталось. Только память».

Этот резон показался Амо Вартаняну убедительным, и он стал осторожно сбавлять цену. Сошлись на двухстах пятидесяти рублях. Норайр обязался вносить по полсотни каждый месяц.

Расстались очень довольные друг другом.

«Значит, наши колхозники могут надеяться, что ты все же станешь человеком?» — осведомился Амо Вартанян.

«Надейтесь! — Норайр с достоинством прищурился.- Вы еще обо мне услышите».

Теперь Амо Вартаняну не было смысла возобновлять свое заявление против Норайра. Парень вину сознает, становится на ноги, трудится, а засудят — и денег не увидишь.

— Нет,- сказал он лейтенанту Катарьяну,- какая пропажа? Недоразумение… Была, правда, коза. Давно мыслилось, как бы ее продать…

Докладывая обо всем этом по телефону майору Габо Симоняну, лейтенант испросил разрешение на выезд домой. Но в голосе майора ему почудились какие-то недовольные нотки, и он рассудил, что на свой страх и риск съездит к Норайру и поговорит с ним. Может, и удастся что узнать.

Он прибыл в Урулик в то самое утро, когда обнаружилось, что ограблен птичник. Бурунц еще домой не вернулся. И весь розыск по этому делу лейтенант Катарьян взял в свои руки.

Собственно, настоящей птицефермы в колхозе еще не было. Прошлой весной правление решило, что настало время обзавестись птицей. Возможностей много, соблазняло и то, что в соседних колхозах несушки давали по полтораста яиц в год. Галустян — умный хозяин — прежде всего позаботился построить птичник. Размахнулись широко: за селом, на возвышении, вблизи ручья воздвигли курятник на шесть секций с двускатной крышей. По фасаду прорезали окна. Особенно постарались насчет оборудования: устроили гнезда для носки яиц, кормушки и поилки, даже песочные ванны для кур. Дед Семен, плотник, аккуратно и, кажется, несколько св^рх меры понаставил взлетных полочек у гнезд, поилок и кормушек.

А кур для начала приобрели немного — чуть поболее двухсот. И как раз заполнили одну секцию. Посоветовавшись, остановились на русской белой породе. Галустян хотел, чтобы колхозницы привыкли обращаться с птицей. На будущий год решено было заселить птичник полностью за счет своего приплода, а там построить еще несколько новых.

Этой ночью в верхнем конце села люди проснулись раньше времени. В окна стучала бабушка Сато.

— Вставайте! Проснитесь! Беда у нас!

Старуха работала на птицеферме. Ее послали туда потому, что всем было известно, какая она добросовестная. Как-то попросили ее вымыть полы в колхозной конторе. Бабка дождалась выходного дня, чтобы никто не мешал, и скребла доски с утра до вечера. Потом она вышла на крыльцо и принялась зазывать прохожих. Люди должны были убедиться, как чисто вымыто. Она объясняла: сначала надо поскрести ножом, после этого мыть простой тряпкой, затем мылом и опять насухо тряпкой. Весь следующий день она провела в конторе, допытываясь, довольны ли ее работой. И потом не раз выставляла на вид свою доблесть: «Была я вчера в соседнем селе — такие у них повсюду полы грязные…»

Зоотехник колхоза объяснил ей, что кур нужно выпускать пораньше. И не было случая, чтоб бабка нарушила указание. Когда она возилась с замком, куры сбегались к лазу и кудахтали, а она ласково разговаривала с ними. Поэтому бабушка Сато очень удивилась, когда не услышала привычного кудахтанья. Она отперла замок. Куры не прыгали, как обычно, друг другу на спины, не теснились у лаза, чтобы скорее вырваться на волю. В птичнике было пусто и тихо. Бабка включила электричество. Пол покрывали белые перья. На всякий случай бабка растерянно позвала:

«Цып, цып, цып…»

Колхозники, прибежавшие сюда после того, как бабка подняла тревогу, сразу обнаружили, что в двух окнах выдавлены стекла.

Позвали Галустяна. Он распорядился, чтобы люди не топтались возле птичника. Следы грабителей должны оставаться в неприкосновенности. Но было уже поздно. Мальчишки, согнувшись, выползали из куриного лаза, держа в руках охапки перьев. Мужчины передавали друг другу выдавленные стекла. Женщины разгуливали по огороженному дворику.

— Ложились спать — была ферма,- мрачно сказал Г алустян,- проснулись — и нет больше птицефермы в нашем колхозе…

Бабка отозвала его в сторону и стала рассказывать председателю, как утром пришла в обычное время и обнаружила пропажу. Он все это уже слышал и отмахнулся. Но бабка ухватила его за пуговицу. Не хотелось ей говорить про это Галустяну,- потому что ведь не пойман человек, значит, и не вор,- но все-таки она должна рассказать: недели две, а может, и три назад, вот этот парень… Норайр, что ли… который тогда еще жил в Доврикенде, а теперь на радость нам всем переселился в Урулик,- попался он бабке на глаза ночью и юркнул в сторону. Все же бабка разглядела,- не так уж она плохо видит, как некоторым кажется,- что он тащил под мышкой белую курицу. И наутро бабка, перегородив лаз палкой, трижды пересчитала кур. Сначала получалось меньше, чем нужно, а напоследок вышло на шесть штук больше. И бабка обрадовалась: «Чем больше, тем и лучше…» А теперь вот должна признаться председателю: не проявила бдительность! Ротозей она, бабка. Неохота ей было срамиться перед людьми, что не умеет она считать…

Галустян переходил по двору от одной группы людей к другой — и всюду, с легкой бабкиной руки, вспыхивало имя Норайра. Колхозный почтальон Татос как-то ночью тоже встретил Норайра. Мальчишка нес двух кур, но ничуть не таился.