Любой кивок мог вызвать сотрясение. И не той части тела, в которую, по меткому заявлению одного маститого боксера, едят, а матушки-земли. Слишком активно она покачивалась. В проветриваемом «чертовыми» кондиционерами помещении кафе еще терпимо, но «на воздухе», куда Артем еле выбрался при помощи супруги, почва распоясалась окончательно. Она то лихорадочно тряслась, то подпрыгивала, то плясала, слава богу, что не гопака и не камаринского, а нечто более интеллигентное.

Вечерняя прохлада не освежила. И не протрезвила. Затуманенного алкоголем сознания Стрельцова данное нехитрое умозаключение достигло. Он высказался насчет подлых рестораторов, которые добавляют в водку честным гражданам разную дрянь, не иначе химию, от чего означенные честные граждане плохо держатся на ногах. Брякнул и тут же понял, что спорол чушь. Откуда-то издалека, словно из-за перегородки, донесся переливчатый смех Насти.

– Ох, ты и набрался!

– Ничего я не наб-р-рался! – попробовал возразить Артем и сам ужаснулся. Тому, насколько он пьян. И чем дальше, тем сильнее его разбирает. Уже и взгляд удавалось с превеликим трудом сосредоточить на каком-либо предмете.

Что за водку черти подают?!

По итогам короткого импровизированного совещания семейный совет определил, что за руль сядет Настя, а Артема транспортируют в качестве ценного груза. Иначе они до дома вряд ли доберутся, а если и доберутся, то очень нескоро. И тогда не выгулянная на ночь Чапа им такой привет в прихожей оставит, что впору лопатой разбрасывать.

Дальнейшее Стрельцов помнил обрывочно. Куски калейдоскопа: он садится на пассажирское сиденье, подталкиваемый в спину супругой и настаивающий на том, чтобы его «не кантовали, поскольку он груз действительно ценный, хрупкий и бьющийся»; по бокам мелькают всполохи неоновой рекламы и огоньки окон; вот они тормозят у какого-то магазина, куда ни кинь взор, тянутся ряды бутылок, банок, разноцветных пакетов и жестянок; подъезжают к родному дому, выходят из машины, а кое-кто вываливается мешком с картошкой, и навстречу прет незнакомый мордастый мужик. И все.

Затем наступила темнота.

Боль. Она растеклась по телу. Распространилась. Во вселенной не существовало ничего, кроме боли. Только темнота и боль. Вечные основы вселенной. Затем боль стала истончаться. Не уменьшаться, а именно истончаться, делиться, из одной огромной глыбы превращаться во множество мелких камушков. Камушков, которые невыносимо громко стучали по темени. По обнаженному, беззащитному мозгу.

Тук-тук-тук.

Стук разносился грохотом по черепной коробке, отдаваясь эхом в ушах. Темнота тоже истончалась. Коготки света царапали веки. Стрельцов понял, что уже ощущает собственное тело, но великой радости это не принесло. Океан боли расплескался морями, озерами и прочими водоемами. Теперь он ощущал чудовищный дискомфорт в разных местах. То в голову боль пронзит, то приступ тошноты к горлу подкатит, то веки заломит так, будто они состоят лишь из нервных волокон. Еще почему-то ныла спина, правая скула и запястья.

Артем попытался собраться с силами и мыслями – получилось не очень. Особенно с мыслями. В голове можно было бешбармак готовить, настолько она напоминала пустое железное ведро – внутри один грохот. Сил тоже не хватало, и шевелиться не то что не хотелось – казалось, при любом движении тело просто разорвется от боли. В воспаленных мозгах родилась первая связная идея – для затравки открыть глаза.

Попробовал. Тяжелые створки век медленно поползли вверх, сетчатку ожгло светом. Когда глаза привыкли к колющей остроте освещения, выяснилось, что с ориентировкой на местности дело обстоит не ахти. Видимость ограничена, осмотреться – никакой возможности. Все поле стрельцовского зрения занимал кусок, простите за скудость слога, пола, покрытый «чудным» – в светло-бежевую крапинку – дырявым линолеумом. А разглядывать этот дивный пейзаж приходится по той простой причине, что Артем лежит мордой вниз.

Мозги постепенно заработали, вернулась способность делать примитивные умозаключения. Не минуло и столетия, как Стрельцов догадался, что лежит тут давно, поскольку правая сторона лица, которая и покоится на полу, частично онемела, частично ноет. Рисунок на линолеуме был Артему незнаком, отчего явно напрашивался вывод, что он не дома и не в гостях у родственников или близких друзей. Хотя качество напольного покрытия и его расцветку во всех «дружественных» квартирах Стрельцов, естественно, не помнил, но твердо знал, что подобной дешевой безвкусицей уважающий себя хозяин портить жилище не станет. Разве что человек «опустившийся» или к интерьеру собственного гнезда безразличный настолько, что ленится залатать режущие глаз дыры. Если память не подводила, ранее один довольно успешный предприниматель шатаниями по берлогам опустившихся граждан не увлекался. Среди знакомых пофигисты, которым до фонаря, как выглядит их жилье, тоже не водились. Есть от чего прийти в недоумение. И кое-кто в него бы пришел, если бы орган, ответственный за мыслительную деятельность, функционировал в нормальном режиме. А так Артем тупо смотрел на линолеум и хлопал «портьерами» полегчавших век. Попутно наслаждаясь яркой палитрой болевых ощущений.

Разглядывание однотипного пейзажа быстро наскучило. Артем приподнял голову, но ситуацию действие прояснило мало. Разве что над напольным натюрмортом обнаружились ровные прямоугольники досок, составляющие видимую часть стены.

Ничего себе, хижина дяди Тома! Как ни заторможен и не задавлен болью был Стрельцов, он ошалел. Или, если хотите, ошалел окончательно, принимая во внимание не совсем адекватное похмельное состояние. До такой степени, что невольно расслабил мышцы шеи и чувствительно приложился и без того ноющей скулой к полу. Это куда его занесло? Во дворец с деревянными стенами и рваным линолеумным полом? И в каких домах подобные пикантные интерьеры водятся? Просто текст песни Высоцкого: «…Ой, где был я вчера, не найду, хоть убей, помню только лишь стены с обоями…»

И что же было вчера?! Клавку с подружкой сценарий, кажется, не предусматривал, поцелуи на кухне – тоже. Или?.. Настя была, точно. И где она, кстати?

Вопросы возникали из пустоты, роились пчелами, назойливо жужжали и оставались без ответов. Взывания к памяти не приносили результата, она зияла сплошными лакунами в области касающегося вчерашнего. Или позавчерашнего. Последнее более-менее отчетливое воспоминание было связано с посещением кафе. Там Артем набрался, потом вроде бы они сели в машину. Или нет? Еще мелькала перед внутренним взором какая-то наглая харя, словно срисованная с второсортного и не очень положительного кинематографического персонажа из фильмов эпохи застоя, нечто а-ля молодой Михаил Кокшенов, но это уже полный декаданс.

От активизации умственной деятельности голова затрещала еще сильнее. Изнасиловав несчастные мозги, если аморфный, неприспособленный к мыслительной деятельности и пропитанный алкоголем студень можно так назвать, вдоль и поперек, Стрельцов сообразил, что, валяясь на полу и разглядывая щели на стенах и дыры на линолеуме, он во времени и пространстве не сориентируется. Да и не факт, что вспомнит нечто существенное.

Надо вставать, как ни крути. Абстрагироваться от приступов боли, сотрясающих тело, и подниматься. Артем сконцентрировался, напряг волю и вялые мышцы и потянулся вверх, опираясь… нет, ни на что не опираясь. Для принятия вертикального положения рефлекс требовал помощи рук, однако ее не последовало. Вместо того чтобы облокотиться на руки и встать, Стрельцов совершил странное извивающееся движение, похожее на змеиное. Так вот почему у него ноют запястья! Руки находились за спиной, и опереться на них сумел бы разве что акробат, работающий в жанре «каучук». Артем акробатикой никогда не увлекался, поэтому сподобился изобразить лишь жалкое подобие змеиного танца. Но Стрельцову было не до жалости. Он не владел руками! Его парализовало? Или он связан?

Мгновенно зародившийся ужас заставил позабыть про боль, про похмелье, про незнакомый пол, вообще про все на свете. Только бы не парализовало! От одной мысли, что он проведет остаток жизни в инвалидной коляске и за ним будут ухаживать, помогать одеваться, подниматься по лестницам или спускать штаны для отправления естественных нужд, Артема едва не вырвало. Вознося невразумительные молитвы небесам и потея от дурных предчувствий, он попробовал пошевелить пальцами.