— Бываю в «Париже», слушаю ее.

— И только? Извините, что побеспокоили.

— Пожалуйста, пожалуйста.

К удивлению Трегубова, начальник милиции спокойно встретил весть о бегстве Евстигнея Капустина.

— Черт с ним, — сказал он Парфену. — Далеко не убежит. Дадим телеграмму, по дороге задержат. Тут дело поважнее. Сегодня утром в военизированной охране кто-то с пирамиды снял пять винтовок. Чувствуешь, какая схватка готовится? Луковин — это тебе не Евстигней, хотя и он сволочь порядочная. Завтра выставим возле учреждений усиленную охрану и ударим оперативными группами по «малинам». Медлить больше нельзя, иначе упредят. Будем брать, кто попадется. И по уезду также. А Луковина надо искать сегодня.

— Операцию «Париж» продолжать, Иван Федорович?

— Да, да. Кое-кого мы уже сегодня возьмем, тихонько. Кстати, надо будет задержать завхоза Капустина. Этот многое знает.

Трегубов рассказал начальнику милиции о своем разговоре с владельцем лесопильного завода и его женой. Боровков рассмеялся.

— Это ты насчет Кузовлевой? Понимаешь, обвела она нас вокруг пальца. Только что перед тобой был у меня Шатров. Он тоже высказал в отношении артистки сомнения. Надо брать и ее, а в доме оставлять засаду.

— Где сейчас Шатров?

— Рабочих железнодорожных мастерских инструктирует.

— А Ягудина вы никуда не отсылали?

— Он поехал по одному любопытному делу...

Ягудина и еще двух сотрудников встретила высокая симпатичная женщина лет тридцати пяти. Это была Ксения Семеновна Ведерникова. Узнав о цели их прихода, она охотно распахнула двери своего дома. В комнатах стояла хорошая старинная мебель, всюду были ковры и гобелены. «Удивительно, как это она сумела сберечь такую обстановку», — подумал про себя Ягудин, подходя к прекрасному беккеровскому пианино.

— Играете? — спросила его хозяйка.

— Немного. Я воспитывался в приюте вдовствующей императрицы, там у нас был старенький инструмент. Скажите, Георгиева у вас живет?

— Да. Что с ней случилось?

— Видите ли, ее обвинили в краже вещей.

— Боже мой, этого не может быть!. — всплеснула руками Ведерникова. — Вера Ильинична — и такое? Да она пальцем не тронет чужого добра.

— Все может оказаться наветом, — согласился Ягудин. — Она давно у вас живет?

— С двадцатого. Георгиева — одинокая старая женщина.

— К ней кто-нибудь приходит?

— Разве только затем, чтобы попросить ее об уроках музыки. Она прекрасная пианистка.

— Это ее инструмент?

— Мой, но я ей охотно разрешаю пользоваться им.

— Покажите ее комнату.

В боковушке, выходящей одним окном в угол двора, стояли солдатская койка, прикрытая лоскутным одеялом, старенький с облупившейся краской столик и два обшарпанных венских стула.

— Вот ордер на обыск.

— Пожалуйста, пожалуйста, — замахала руками Ведерникова.

Обыск в комнате старухи ничего не дал. Два старых платья, стоптанные ботинки и съеденная молью шляпка — вот и все, что нашли. Тогда Ягудин позвал хозяйку и предъявил ордер на осмотр ее имущества. Ведерникова возмутилась. Лицо ее покрылось пятнами.

— Это противозаконно, — еле сдерживая себя, процедила она сквозь зубы, — задержали воровку, а обыскиваете честных людей.

— Но зачем же так, Ксения Семеновна? — укоризненно заметил Ягудин. — Вы только что утверждали, что Вера Ильинична — честный человек.

— Кто их знает... пришлых.

Обыск длился полтора часа. Все это время Ведерникова сидела в кресле, презрительно поглядывая на милиционеров. Но, когда Левченко отодвинул комод, хозяйка заволновалась.

— Я только что покрасила пол, — сердито сказала она, — а вы так неосторожно двигаете.

— Виноват, — ответил ей Левченко, заглядывая за комод.

Он попробовал половицы, постучал по стене, потом по комоду.

— Те-те-те, — поцокал языком Левченко. — А комодик-то с секретом, Леонид Егорович.

— Что-что? — переспросил его Ягудин, занятый осмотром печи.

— Двойная, говорю, стенка у комода.

Ведерникова вскочила на ноги.

— Не смейте трогать, хамы!

— Спокойно, гражданка, — предупредил ее Ягудин. — Не портите нервы, они еще вам пригодятся.

Задняя стенка комода крепилась медными гвоздями с большими шляпками. Ягудин стал нажимать на каждый из них. Вдруг часть стенки мягко упала ему на руки. Из проема посыпались бусы, ожерелья, кольца, золотые ложки, крестики, броши, часы, цепочки, портсигары.

— Возмутительно, — зашептались понятые. — Люди в нужде бьются, а тут такое богатство прячут...

— Одевайтесь, гражданка Ведерникова. Пойдете с нами.

— Хамы, хамы, как я вас ненавижу! — закатилась та в истерике.

— Хватит!..

В милиции Ягудин передал Ксению Семеновну следователю Василевскому. Ведерникова долго отпиралась, уверяя, что все обнаруженные ценности ей оставили на сохранение отступавшие белогвардейцы. Потом сказала:

— Это от мужа. Он ушел с колчаковцами.

Пригласили Гущину, молодую женщину, узнавшую свои вещи в ломбарде. Среди драгоценностей, найденных при обыске у Ведерниковой, Гущина опознала брошь, подаренную ей отцом в день окончания гимназии.

— Вот видите, здесь даже инициалы мои выгравированы на обратной стороне: Е. Г. — Елене Гущиной.

— Позовите Георгиеву, — крикнул в коридор Василевский.

Вошла квартирантка Ведерниковой. Увидев хозяйку, побледнела.

— Ксения Семеновна... — удивленно протянула она.

— Ну, что «Ксения Семеновна»? Продала, старая дура! — зашипела на нее та. — Ладно, уведите ее, я все расскажу.

Плача и ругаясь, она поведала следователю о том, как связалась с бандой Луковина.

— Они вместе с моим мужем служили в колчаковской армии. При отступлении муж тяжело заболел и застрял в этом городе. Я приехала к нему. У нас тогда имелись кое-какие деньги, и мы приобрели дом, обстановку. Потом он умер. Я осталась почти без средств, стала зарабатывать шитьем и починкой одежды. Молодость уходила. В это время в уезде появился Луковин. Он нашел меня, стал помогать. Перед арестом Демьян Прокопьевич оставил свои ценности у меня, разрешив часть из них израсходовать для своих нужд.

— Вы знали, что эти вещи награблены?

— Да, знала.

— Как же вы тогда их сбывали?

— Ездила в губернский город, продавала ювелирам, частным зубным врачам, на рынке.

— Ну, на рынке вас бы сразу задержали. А в нашем городе кому их сбывали? Предупреждаю: только чистосердечное признание может смягчить вашу вину.

Подумав, Ведерникова сказала:

— Капустину.

— Владельцу «Парижа»?

— Да.

— Еще кому?

— Савичеву...

— Вы его знали?

— Да.

— И его жену Екатерину?

— Да.

— Что вы можете сказать по поводу убийства Савичева?

— Оно для меня явилось полной неожиданностью.

— А Савичеву после этого не видели?

— Нет.

Помолчав, Василевский неожиданно спросил:

— Почему вы направили Георгиеву в ломбард?

— Капустин в последнее время отказывался принимать ценные вещи, а мне срочно потребовались деньги.

— Для Луковина?

Ведерникова вздрогнула.

— Нет, что вы, я не видела его уже давно.

— Видели, Ксения Семеновна, видели, — глядя ей в глаза, медленно проговорил Василевский. — Я вам сейчас прочитаю свидетельства соседей. Только это будет уже не вашими показаниями. Учтите...

— Не надо, я сама все расскажу.

Но Василевский жестом остановил ее.

— Минуточку...

Выйдя из кабинета, он тут же направился к Боровкову.

— Иван Федорович, хотите Ведерникову послушать?

— Сейчас иду. И предупреди Трегубова. Ему необходимо присутствовать при допросе.

— Разве он уже вернулся?

— Да.

Все было в порядке. Гришин, взяв билет, прошел к стоящему на первом пути пассажирскому поезду, следовавшему в губернский город. Постояв несколько минут на перроне, начальник секретного отдела вошел в вагон. Рубахин вскочил в следующий. Ударил станционный колокол, и состав тронулся. Пассажиры начали устраиваться. В большинстве это были крестьяне, приезжавшие в уездный город по своим делам. Посидев с полчаса в их компании, Анатолий осторожно вышел в тамбур, У окна увидел мужчину в железнодорожной форме.