За Гузенко было установлено наблюдение. Параллельно Андреев сам занялся изучением его прошлого.

Андреева одолевало настойчивое стремление хоть что-то разузнать о погибшем приемщике Николаеве. Все эти годы он где-то жил, кто-то его знал. Кое-что можно было бы выяснить по документам Николаева, но его трудовую книжку сжег за ненадобностью Лепихин, а остальные документы — анкета, автобиография — они тоже пропали там, в Лагутвинске. По ним можно было бы установить место прежней работы Николаева, узнать, работал ли он в портретном деле и раньше или нет, откуда он появился в комбинате бытового обслуживания. Даже фотокарточки Николаева не сохранилось.

Ретушер Иофский, познакомивший когда-то Лепихина с Николаевым, как выяснилось, и сам не знал Николаева. Знакомство с ним было случайным. Николаев пришел к нему с просьбой отретушировать несколько рекламных образцов портретов. Работа была небольшая, но очень сложная из-за одного оригинала, отснятого на сатинированной немецкой бумаге. При фотоувеличении лицо на портрете оказалось в пятнах, как после оспы, и пришлось затратить много времени на их устранение. Он потому и запомнил это лицо. Но Николаев хорошо заплатил. Рассчитываясь, он сказал, что недавно потерял очень выгодную работу, просил помочь с устройством. После этого ретушер познакомил его с Лепихиным. Но он ничего не мог сказать о том, кто такой этот Николаев, где он жил и работал раньше.

Оставалось еще одно звено — второй помощник Николаева, Бубенцов. Но и его оказалось не так-то легко найти, так как вся документация была уничтожена при закрытии цеха. Правда, был известен город, в котором Бубенцов некоторое время работал, — Йошкар-Ола. Но местное управление КГБ, в которое был послан запрос о Бубенцове, никаких сведений о нем не дало. Бубенцов пробыл там недолго и уехал неизвестно куда.

Савченко удивлялся — зачем Андреев так упорно ищет следы Николаева. Ведь приемщик погиб. Теперь, по его мнению, внимание надо было сосредоточить на живых, а он снова вызвал Геннадия Малова и в который раз расспрашивает его о Николаеве.

На все «отчего» и «почему» капитана Андреев отвечал:

— Дорогой Николай Васильевич. Меня они тоже мучают, всякие «отчего» и «почему». Но давай работать логично и целенаправленно. Сегодня меня интересует, почему управление бытового обслуживания так внезапно закрыло портретный цех в Лагутвинске? Вот этим и займись, дорогой мой Савченко, сегодня.

Начальник инспекции Главного управления Сорокин на телефонный вопрос Савченко с недоумением заявил, что распоряжения Сугробову о закрытии цеха не давал. В Лагутвинск не звонил. В Главном управлении, правда, имелось письмо Сугробова с сообщением о том, что в Лагутвинском комбинате ликвидирован портретный цех, в котором незаконно орудовала группа московских дельцов. Это сообщение восприняли, как вполне закономерную инициативу самого Сугробова, и приняли к сведению. Но никакого предварительного указания по этому вопросу ни Сорокин, ни никто другой не давал.

Сугробов, опрошенный Андреевым, утверждал: «Мне не могло присниться. После долгих наставлений Сорокина, вызвавшего меня по телефону ночью, я даже простудился».

При таких противоречивых утверждениях Андрееву не оставалось ничего иного, как запросить от междугородной переговорной точную справку о вызове Сугробова и разговоре с Москвой в ночь, предшествовавшую приказу о ликвидации цеха.

Междугородная подтвердила, что действительно разговор Сугробова с Москвой состоялся, но вызов осуществлялся с переговорного пункта при Центральном телеграфе по индивидуальному заказу.

Заказчик вел разговор с квартирой Сугробова из пятой кабины переговорного пункта. Имеется соответствующий талон. Подпись заказчика — Сорокин.

«Значит, Сугробов прав, а Сорокин лжет, — думал Андреев. — Зачем ему понадобилось звонить не из своего кабинета, а с переговорного пункта? Зачем он упорно отказывается сейчас от того, что звонил и давал такое указание? Он не учел того обстоятельства, что на переговорной остаются регистрационные данные. Он просто не рассчитывал на это. Интересно, что Сорокин скажет теперь, когда я предъявлю ему доказательство его разговора?»

Сорокин с удивлением смотрел на талон и подпись, показанную ему Андреевым. Он не был на переговорном пункте. Разговора не заказывал.

— Я этого талона и в глаза не видел, — сказал он недоуменно и твердо заявил: — Подпись не моя.

Это и самому Андрееву было настолько очевидно, что он, обычно очень аккуратный, даже не прибегнул к экспертизе почерков.

Генерал Светлов пригласил всех сотрудников, занятых делом Рыбакова, на очередное совещание.

Андреева он встретил шуткой:

— Что, математик, доклад с таблицами или формулами будет?

— Математика, как песня. Думать и жить помогает. Но в деле Рыбакова одной математикой не обойтись, — ответил Андреев и приступил к докладу. — События все более выстраиваются в какую-то пока необъяснимую, но стройную систему. Вот смотрите. Случайно Малов познакомился с Николаевым. Случайно затем встретили Тейлора на обочине шоссе. И именно Николаев сказал Генке, что нужно помочь. Случайно — билеты в кино, врученные Тейлором Генке, оказались на разные дни. Случайно с Маловым рядом в кино оказался Тейлор. Случайно Малов рассказал Николаеву о переживаниях своего друга Рыбакова. И наконец, случайно Малов обнаруживает на столике гостиной Тейлора журнал по химии — именно тот журнал, в одном из номеров которого впоследствии Рыбаков публикует свою статью.

И еще одно обстоятельство. Тейлор уехал из СССР. А Николаев перестал звонить Геннадию. Еще за несколько месяцев до своей гибели. Почему? Не нужен Малов ему больше был? Тоже случайное совпадение?

Как жаль, что погиб этот подозрительный приемщик заказов Николаев. Случайно тоже канул в прорубь, 18 марта. За три дня до закрытия портретного цеха. Телефонный звонок из Москвы от имени Сорокина был 21 марта. Опять кажущееся случайным обстоятельство. Но распоряжение о срочном закрытии цеха — это уже явно не случайность. За этим видна большая работа. Только мне пока еще неясно чья. Неясно, кто и зачем этого добивался.

Слушая майора Андреева, генерал Светлов одобрительно кивал головой, а Савченко с гордостью думал о своем начальнике: «Вот какие «почему» у нашего Макарыча».

— Интересно, очень интересно, — сказал генерал, о чем-то думая про себя. — Давайте подойдем к последнему вопросу с другой стороны. Рассмотрим, что произошло в результате распоряжения, данного от имени Сорокина?

После небольшой паузы Андреев продолжал доклад, но уже не в прежней последовательности, а по ходу мысли генерала — с другой точки зрения.

— После закрытия цеха Лепихин увез всякие документы и часть их уничтожил. В том числе трудовую книжку Николаева. Не сохранилось даже его анкеты и фотографии.

— А какие документы имеются у вас в деле с подписью Николаева? — вновь прервал Андреева генерал.

— Только копии квитанций, которые он выдавал заказчикам в Нижнем Тагиле.

— Пошлите в кабинет экспертизы подпись Николаева на квитанции и...

— И подпись на талоне, выданном переговорным пунктом? — догадался Андреев.

— Да, я позвоню туда, чтоб сейчас же дали заключение. Мы пока прервем совещание.

Экспертиза установила, что почерк на талоне с подписью Сорокина и на квитанциях с подписью Николаева принадлежит одному и тому же лицу.

Значит, Николаев был на переговорном пункте в Москве 21 марта, через три дня после предполагаемой гибели. Звонил Сугробову под именем Сорокина, распорядился срочно закрыть фотоцех.

Стало очевидным, что Николаев не обычный приемщик заказов, а опытный враг.

Андреев был освобожден от прочих дел, и ему поручили координацию всех мероприятий, связанных с делом Рыбакова. Снова он возвращался мыслями к разным обстоятельствам.

Вспомнились слова Лепихина: «Утоп Николаев, и нет дела до него никому. С мертвых какой спрос?»