Алексей молчал, было понятно, что Глой позирует перед цэрэушником. Каждым словом, даже небрежностью интонации последней фразы: «Джек, продолжай!»

Конечно, Бродерик и Глой в общении с западными разведками ощущали свою второсортность. Те работали в основном над похищением новых технологий, а тут круглые сутки пытали черных за выступления против апартеида.

Алексей понимал, что и он приехал не из самой простой и самой правовой страны, но, прожив большую часть жизни «немцем» и освоив тончайшие нюансы «европейскости», с юмором относился к совковому низкопоклонству перед Западом.

Люди в Европе были не лучше, не умнее, не добрее, не открытее, не честнее советских, они просто были сытее. И, попадая в условия конкуренции за блага, превращались в совершенно бесстыжих волков, чего, конечно, в Советском Союзе не было видно из-за железного занавеса и холодной войны.

Козлов всегда смеялся, когда, приезжая в Москву, они с Татьяной встречались со старинными знакомыми, и те, пожирая глазами их импортную одежду, вздыхали: «Вы там живете в раю!»

Старые знакомые считали, что Алексей находится на дипломатической работе, но все равно пририсовывали западному миру неслыханный флер. И не имели возможности выехать, чтобы разочароваться в нем.

Избитый Алексей пришел в себя в камере. Любая разведка мира обучает специалистов по пыткам работать так, чтобы подопытный, с одной стороны, знал, что ему хотят сохранить жизнь; но с другой — видел, что могут случайно не рассчитать.

Правда, здесь, в ЮАР, где детские органы продавали колдунам, а «добропорядочные граждане» оплачивали ритуалы с этими самыми органами, где при детях разделывали крокодилов и безнаказанно убивали человека в городе после шести только потому, что его кожа была черной… здесь, конечно, могли и повесить.

Камера смертников? Пугают? Если пугают, почему цэрэушник не стережется? Ведь Алексей его запомнит. Значит, он не рассчитывает, что Алексея обменяют? Значит, уверен, что повесят? Ну, что делать? Алексей был готов к тому, что работа нелегала имеет и такие издержки.

Он приехал из Вологды поступать в МГИМО мальчишкой, гуманитарием-идеалистом, увлеченным историей и географией. Он проглотил к этому времени всю школьную библиотеку, основу которой составляли русская классика, книги о войне и шпионские романы.

Учиться в МГИМО было невероятно интересно, но к старшим курсам начали поговаривать о перепроизводстве международников. При Сталине СССР имел мало взаимоотношений с другими странами, и конкуренция на дипломатические должности была очень высокой.

Выпускники МГИМО могли полжизни ждать назначения на профильную работу. Дело доходило до того, что, например, ребята с Восточного факультета, свободно владеющие китайским языком, шли работать диспетчерами на станцию «Отпор» на Советско-китайской границе. А выпускники с Западного факультета устраивались комсоргами на китобойные суда в холодные моря.

И в институтском гимне даже был куплет, мол, все равно, что суждено: служить на «Отпоре» иль бить китов у кромки льдов и рыбий жир давать стране. Когда приближался момент выпуска, многие хотели попасть в КГБ, потому что понимали, человека со свободным иностранным языком берут туда для работы в международных организациях.

И однажды, еще до практики на старших курсах, Алексея вызвали в отдел кадров института на первом этаже здания. В кабинете сидели двое модно одетых мужчин. Они сначала задавали вопросы на общие темы, а потом спросили:

— Хочешь пойти работать в Комитет государственной безопасности?

Алексей согласился, но, естественно, не стал обсуждать этого даже с родными. А потом был направлен на практику в Данию, вернулся, сдал государственные экзамены, защитил диплом с отличием.

На практике в консульском отделе посольства в Копенгагене познакомился с резидентом советской разведки в Дании. Видимо, знакомство состоялось не случайно, и Алексей получил возможность посмотреть, что это за работа, и оценить уровень нагрузки. Казалось, что резидент и его помощники трудятся круглосуточно, но не устают потому, что работа действует на них, как наркотик.

На последнем курсе, после возвращения с практики, вызвали на Лубянку, и Алексей уже догадывался зачем. Это был его первый и единственный визит в здание у памятника Дзержинскому.

В кабинете сидели трое мужчин в штатском. Они долго расспрашивали Алексея, а потом предложили пойти работать в разведку.

— А как именно? — уточнил он.

Мужчины весело переглянулись, и один спросил:

— Ты читал книгу «И один в поле воин»?

Еще бы он ее не читал! Он знал ее наизусть! Это был известный роман Юрия Дольд-Михайлика, главный герой которого, советский разведчик Григорий Гончаренко, под видом сына немецкого шпиона Германа Гольдринга внедрялся в немецкий тыл в 1941 году.

По легенде, Герман провел отроческие и юношеские годы в СССР, имел дворянский титул, крупный счет в швейцарском банке и благосклонное отношение одного из шефов СС оберста Бертгольда.

— Хочешь работать так же? — спросил один из мужчин.

— Хочу! — Алексей не поверил своему счастью.

Засада ждала на медкомиссии, его признали негодным к работе, потому что правому глазу не хватало полдиоптрии для нормального зрения.

Но в кадрах успокоили, сказали:

— Это наше дело — поставить тебя туда, куда мы хотим. Ты подходишь для оперативно-технической работы.

— Не пойду на оперативно-техническую работу, — возразил Алексей — благодаря знакомству с датским резидентом он ориентировался в теме.

— Как это не пойдешь?

— Ненавижу писанину, хочу оперативную работу! — настаивал он. — Не пойду, и все!

— Упрямый какой! Хорошо, пойдешь в разведчики-нелегалы. С завтрашнего дня начинается подготовка.

Подготовка была очень короткой. Пришел учиться 1 августа 1959 года, а уже 2 октября 1962 года выехал на боевую работу. Немецкий у него к тому времени был безупречный, датский выучил в институте и во время практики. Правда, шлифовал немецкий на подготовке в ГДР и подхватил в Лейпциге саксонский диалект.

Однажды в Западной Германии разговорился в кафе с сотрудником криминальной полиции. И тот спросил:

— Вы ведь не отсюда, не из Брауншвейга?

— Нет, — ответил Алексей. — Я — австриец.

Но сотрудник криминальной полиции усомнился:

— Голову бы дал на отсечение, что вы — саксонец.

— Мама моя — саксонка, а отец — австриец, — уточнил Алексей и покинул кафе при первой подвернувшейся возможности.

После Лейпцига направили в Данию. Каждый разведчик-нелегал должен был иметь профессию для прикрытия, обычно это были профессии «слесарь по ремонту автомашин», «мастер по починке холодильников» или «мастер по ремонту телевизоров». Алексею выбрали профессию технического чертежника, крайне удобную для сбора технической информации.

С одной стороны, работа была «чистая», без лежания под автомобилем и копания во внутренностях холодильника, но Алексей еще в школе ненавидел черчение. Увы, работа нелегала после того, как дал согласие, не предполагала возражений, и в конце октября 1962 года он пришел в Технический институт Копенгагена, где готовили чертежников.

Нужно было учиться три года, и Алексей записался на прием к ректору.

— Господин ректор, — попросил он. — В вашем институте чертежников учат три года, но я хотел бы получить профессию за три месяца.

Ректор удивленно посмотрел на него из-под очков:

— Как вы себе это представляете, молодой человек?

— Дело в том, что я умею чертить и много лет работаю техническим чертежником, мне просто нужен диплом, чтобы получить хорошее место.

Ректор отдал секретарше распоряжение пригласить какого-то преподавателя. Вместе они решили пойти навстречу, но с условием, что Алексей заплатит за все три года обучения, а если сможет сдать все экзамены за три месяца, то сразу получит диплом.

Пришлось ходить в институт каждый день по нескольку раз и ночами делать ненавистные чертежи. Через три месяца датский диплом технического чертежника был в кармане.