— Что ты несешь? Какие испытания ядерной бомбы могут быть в Калахари? Я им говорю, трихлорэтилен в химчистках давно заменен на перхлорэтилен, а они не верят! Здесь каменный век!

— Отто, ты не видишь дальше своих жалких химчисток! ЮАР уже не страна с соломенными хижинами, а страна с ядерной бомбой! — почти прорычал Уго, и его стальные глаза налились кровью. — Я покажу тебе фотографию, от которой ты поседеешь. Взрыв был малой мощности, и без хорошей погоды я бы ничего не зафиксировал. Я принесу тебе фотографию из кабины самолета! Мы со вторым пилотом позировали на фоне ядерного гриба! Ты думаешь, я заливаю?

— Уго, ну скажи, зачем человеку сниматься на фоне ядерного гриба, если у него голова на плечах? Если человек видит ядерный гриб, он должен побыстрей сматываться! — усмехнулся Отто.

— Ядерный гриб… это же… это же, как небо упало на землю! Это же не описать словами! Ты, жалкий лавочник, не видевший ничего, кроме денег! — заорал Уго. — Чем ты гордишься передо мною? Тем, что лижешь задницу клиентам, чтобы они взяли твой залежалый товар? Во всей твоей жизни меньше смысла, чем в одном моем полете!

Теперь на них обернулись не только сидевшие за соседними столиками, но и прохожие на улице. Это было слишком.

Отто встал из-за стола и холодно сказал:

— По мне лучше быть честным лавочником, чем завравшимся пилотом!

— Я — завравшийся пилот? — Уго треснул кулаком по столу так, что из подпрыгнувшей пепельницы высыпались окурки, а официант метнулся собирать их. — Ты завтра же увидишь эти фотографии! И заткнешься!

— Если увижу, то заткнусь! — ответил Отто и, не попрощавшись, пошел по одному из катетов треугольника, на вершине которого стоял их столик.

Сегодня Отто пил пиво и курил, ожидая Уго и рассматривая обе улицы так, словно сидел на носу катера, рассекающего водную гладь.

Справа от него ела дыню приятная блондинка в соломенной шляпке. Перед ней стояла тарелка с куском дыни, а в вазе вальяжно возлежала нарезанная дыня, и над ней неприятно жужжала пчела.

Отто отметил, что дыня такая же светлая, как его рубашка, и что молодая женщина наверняка ждет нескольких подружек, иначе зачем бы ей заказывать целую дыню?

На противоположной стороне одной улицы, куда упирался взгляд, пылали красками ящики с овощами и фруктами, а возле них пританцовывал молодой черный парень.

К парню подошла худая ободранная собака, он погладил ее по голове. Собака доверчиво села рядом с его ящиками и начала самозабвенно чесаться, блохи не давали ей покоя.

Отто перевел взгляд налево, там, возле лавки с дешевенькой женской одеждой, мешая прохожим, прямо на тротуаре стояли манекены в ярких платьях. Одежду продавала сидевшая на пороге лавки и сосредоточенно курившая рыжая тетка в черном платье с крупными оранжевыми бабочками.

Отто посмотрел на часы: Уго опаздывал на пять минут. Однако вскоре он появился с правой стороны улицы. Отто помахал ему рукой, Уго ответил и ускорил шаги.

Что-то не понравилось Отто в остановившемся густом дневном воздухе, но все случилось так быстро, что он только задним числом сумел понять, что не понравилось. И не понравилось ему, что нежившаяся на асфальте блохастая собака внезапно подпрыгнула, как ужаленная пчелой, и стрелой полетела прочь, поджимая хвост.

Слева на площадь перед баром ворвались два открытых полугрузовых джипа с вооруженными повстанцами, мгновенно открывшими бурную стрельбу по прохожим, витринам, ящикам с овощами, манекенам. Падая на пол, Отто успел ухватить взглядом, как рыжая продавщица одежды нырнула внутрь лавки.

В отличие от нее блондинка в соломенной шляпке, сидевшая по соседству с Уго над куском дыни, зажала уши руками и заорала, как резаная, не меняя позы. А дыня на ее столе разлетелась от автоматной очереди по всей округе сладкими липкими лоскутками.

Отто дополз до блондинки и сдернул ее на пол. Она не я была забрызгана дыней и продолжала орать. Видно, Только приехала в ЮАР и первый раз видела такую переделку.

Повстанцы ворвались, как шаровая молния, и так же быстро исчезли, понимая, что полиция спешит по следу. Площадь была засыпана битыми стеклами, разлетевшимися овощами и фруктами, пара манекенов лишилась голов, на тротуаре стонали раненые. Торговец овощами пронзительно закричал над убитой полной женщиной, упавшей возле его ящиков.

Из лавок и домов выскочили люди и бросились к пострадавшим. Отто подбежал к лежавшему ничком Уго, перевернул его на спину — на него в упор смотрели мертвые стальные глаза пилота.

Из памяти всплыли слова Уго: «Мать ходила к колдунам, когда я был мальчиком, просила закрыть меня от врагов. И видишь, прошел столько войн почти без царапин…»

Отто закрыл ему ладонью глаза, залез в карман, достал бумажник Уго, открыл. Там было несколько фотографий. Отто забрал их, положил бумажник обратно и быстро ушел. Ему не хотелось ждать полиции и тратить вечер на свидетельские показания. Для этого здесь и без него была масса народа.

Прямого рейса Йоханнесбург — Венеция не было, и Отто летел на перекладных, отсыпаясь в самолетах. Ждать багажа в шумном и бестолковом неапольском аэропорту Каподичино не пришлось — с собой был только желтый кожаный портфель, ведь Отто прилетел на полтора дня.

Он не любил Каподичино потому, что жители Неаполя в любой беседе спешили напомнить, что во время Первой мировой аэродром функционировал как военная база для защиты города от австро-венгерских и немецких воздушных ударов. И Отто чувствовал, что они подчеркивают это потому, что он немец.

Как будто у самих итальянцев после этого не было сумасшедшего Муссолини, полный титул которого звучал — «Его Превосходительство Бенито Муссолини, глава правительства, дуче фашизма и основатель империи». Почти как у Иди Амина, именовавшего себя «Его Превосходительство Пожизненный Президент, Фельдмаршал Аль-Хаджи, Доктор Иди Амин, Повелитель всех зверей на земле и рыб в море, Завоеватель Британской Империи в Африке вообще и в Уганде в частности, кавалер орденов "Крест Виктории"».

Перед глазами Отто снова встало мертвое лицо Уго, посещавшего Иди Амина, и он снова запретил себе об этом думать. Это было слишком тяжело. И вообще, ЮАР казалась ему пахнущей кровью, отрезанными частями детских тел, жутким знахарским зельем, невыносимым запахом львиной мочи в джунглях, потом золотоискателей и жужжанием мухи цеце.

Он остро нуждался в том, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть от коктейля этих запахов, посмотреть на других людей, перестать озираться то на призрак Чаки, то на пальбу повстанцев, то на подползающую сколопендру, то на спешащего отнять сумку наглого бабуина, то на парящего над центральной улицей города стервятника.

Отто зашел в таверну недалеко от аэропорта и по-итальянски кликнул официанта. Пицца по-неаполитански с помидорами, перцем и анчоусной пастой и чашка эспрессо с корицей вернули его к жизни.

Он хотел было пройтись сквозь любимые улицы с миниатюрными рыбными лавками и развешанным на веревках сушащимся бельем, напоминавшим довоенное детство, но посмотрел на часы и пошел искать машину до Камерино.

Дорогу из Неаполя в Камерино знал наизусть, ведь столько раз летал в Италию с севера Африки. Так что спокойно заснул на заднем сиденье, не обращая внимания на то, как эмоциональный водитель машет руками, ежесекундно обращаясь к Мадонне с просьбой покарать колдобины на шоссе, наглые соседние машины, слишком яркое солнце, слишком старую машину и слишком бессердечное правительство.

Отто планировал заночевать в Камерино и был уверен, что хозяин маленькой гостиницы, в которой он всегда останавливался, когда учился в школе Данте Алигьери, найдет комнатку в любое время суток. Так и случилось.

А потом зашел выпить рюмку анисового ликера «Варнелли» в то самое уличное кафе, прижавшееся к стене старинного здания, сложенной из выщербленного кирпича и обвитой красными листьями винограда.