Сильно мешало, что с него теперь сваливались тюремные штаны, и когда водили на допросы, поддерживать их руками в наручниках было трудно.
Люди, которые приехали допрашивать Отто в очередной раз, оказались итальянцами. Это было видно за версту. После дистиллированного англичанина и едущих на допросе катком немцев они вели себя как парни, зашедшие выпить с Отто молодого вина.
Один был постарше, другой помладше. Видимо, подчиненный. Вся его активность исчерпывалась киванием и поддакиванием.
— Господин Отто Шмидт, как часто вы бываете в Италии?
— Часто. Там штаб-квартира фирмы, в которой я работаю, — ответил Отто на прекрасном итальянском.
— Вам нравится жить в Италии?
— Да, нравится.
— И вы интересуетесь ее историей?
— Немного…
— И вы можете отличить гимн Италии от другой музыки?
— Смотря какой.
Итальянцы с изумлением уставились на Отто.
— Возможно, вы имеете в виду гимн, известный под названием «Братья Италии», а возможно, отрывок из оперы Верди «Набуко»… который теперь исполняется в качестве гимна.
Итальянцы многозначительно переглянулись, а Глой снова повернулся к окну. Это было его любимой позой на допросах Отто, проводимых не им. И Отто все время пытался представить, что полковник видит в это окно. Ведь сам он уже давно не видел ничего, кроме стен камер, тюремных коридоров, этого кабинета и пыточных комнат в подвале.
— Вы обучались искусствоведению в Риме и Камерино для души или планировали работать в этой области?
— Не знаю, как ответить на этот вопрос… Если б не война, я бы учился этому вовремя в Германии, мой отец владел маленькой галереей, а я — только коллекцией марок. Кстати, меня, как коллекционера, всегда потрясало, что в Италии нельзя использовать марки Ватикана, и наоборот!
— Вы же понимаете! Ватикан делает вид, что он больше всей Италии! — возмущенно согласился итальянец. — Извините, давайте к делу. Вы не делали попыток учиться искусствам раньше?
— Я имею профессию технического чертежника. Потому что учиться живописи было бы для меня в юности большим риском, ведь художники голодают. А у меня погибли родители, и не было никаких тылов. Но, вернувшись из Алжира, я так и не нашел в Германии работы чертежника. Зато институт Данте Алигьери научил меня видеть богатство итальянской архитектуры, — сказал Отто с такой интонацией, словно они сидели в смокингах на светском рауте, и поправил тюремную рубаху.
— Вы объехали всю Италию?
— Почти. После лекций хотелось увидеть места, которые нам показывали на слайдах. Я посетил почти все памятники Раннего итальянского Возрождения, Позднего итальянского Возрождения, барокко, рококо, ампира… У меня целая коллекция фотографий жемчужин итальянской архитектуры. Конечно, мы изучали и современную живопись — от импрессионистов до экспрессионистов, но это меня меньше интересовало. Я — консерватор…
— Вы понимаете, за что вам предъявлены обвинения в терроризме?
— Мне не предъявлены обвинения в терроризме. Меня шантажируют этими обвинениями и при этом не могут предъявить доказательств.
Итальянцы синхронно обернулись к Глою, но тот уставился в окно, словно не слушал чужой беседы. И слов но вовсе не планировал потом внимательно прослушивать с переводчиком ее магнитофонную запись.
— Но вы должны хотя бы догадываться, за что оказались здесь!
— Трудно не догадаться, когда вас ежедневно пытают, — усмехнулся Отто, и итальянцы снова свернули шеи в сторону невозмутимого Глоя. — Судя по тому, о чем меня спрашивают, здесь пропал без вести сумасшедший, с женой которого у меня был роман. Им дали приказ добиться от кого-то признаний, и они ткнули пальцем в меня.
— Но почему именно в вас?
— А в кого еще, если у нее больше не было романов после исчезновения мужа? А они, — Отто кивнул на Глоя, — рассчитывают выбить из меня какие-нибудь показания. И я бы уже давно с удовольствием признался во всем, что им нужно, лишь бы меня оставили в покое, но просто не знаю, какую роль мне написали в чужом сценарии.
Пожилой итальянец покачал головой, и молодой услужливо подхватил этот жест. Допрос крутился вокруг итальянских памятников.
Было видно, что у итальянцев нет особого интереса к Отто и они приехали ради галочки. Тем более что Италия была настроена проамерикански и сотрудники ее разведки СИСМИ смотрели на юаровских соколов, как на извергов и людоедов.
Когда Отто увели, пожилой напомнил Глою, что Италия — одна из первых стран Европы, подвергшаяся в семидесятые атакам террористов. И если кто умеет работать с террористами, то именно итальянцы. Потому что имеют ежедневный тренинг в борьбе с мафией.
И что после мюнхенского теракта в Италии создано полицейское спецподразделение NOCS, в состав которого входят Карабинерский отряд по борьбе с терроризмом, боевые пловцы «TESEO TESEI», парашютно-десантный полк «COL MOSCHIN» и спецотряд, отвечающий за безопасность ядерных объектов. И уж если во всех этих структурах на Отто, проживающего в Италии, нет ничего, то юаровской разведке не стоит радоваться тому, что добропорядочный коммерсант оговорит себя в результате пыток. И напоследок, не удержавшись, добавил про портрет Гитлера.
Вслед за немцами допрашивать Отто приехали французы. И началось все то же самое, только французов интересовала его жизнь не во Франции, а в Алжире. И Отто подробно рассказывал на хорошем французском, как дальняя тетка увезла его в Алжир сразу после окончания войны.
Ему было одиннадцать, и Алжир потряс его воображение. Отто словно попал в сказку, где старый город напоминал декорации в театре, люди были одеты не так, как в Германии, еда казалась неожиданной, а отношения непривычными. Там, где старик в Германии сделал бы подростку замечание, в Алжире старик гладил его по голове и рассказывал что-то наподобие притчи.
Конечно, было не безоблачно. Они поселились в лачуге, по его прежним немецким представлениям. Тетка устроилась работать на производство продовольствия для Германии. У тетки, как и у Отто, никого не осталось после войны, а в Алжир ее вытянула подружка детства.
Тетка болела, у нее опухали ноги, и она с трудом справлялась с нагрузкой. Отто ходил в школу для детей эмигрантов и подрабатывал, подтаскивая на базаре фрукты и овощи. Главное, что они были сыты и с неба не сыпались бомбы.
Отто влюбился в море, фантастически синее небо, пустыню, верблюдов, белую колоннаду набережной Касьбы, сказочные фонтаны, резкий спуск к порту, площадь Мучеников, узкие переулки старого города, перевозящих по ним поклажу осликов.
Влюбился в странное, съехавшееся со всего мира население этого перекрестка арабского мира: в смуглых, черных, белых, желтых. В ткущих ковры, делающих бусы, продающих еду, лепящих глиняные горшки, жарящих на углях баранину, ловящих креветок…
Рассказывал и про войну за независимость, которая, к счастью, их не задела. Про то, как умерла тетка, и он остался совсем один, пока не встретил будущую жену, тоже немку, семья которой уехала в Алжир из Германии перед войной.
Но французов интересовало не это. Они все время вежливо подводили вопросы к строительству Францией на алжирской земле полигона для ядерных испытаний, к проведенным в 1960 году атмосферным ядерным испытаниям возле города Регган в провинции Адрар.
Отто прекрасно знал о том, что они взорвали там ядерный заряд в шесть раз больший, чем американцы в Хиросиме, и в три с половиной раза больший, чем в Нагасаки. А потом устроили еще шестнадцать подобных взрывов. И что огромное количество людей до сих пор умирало из-за этого на юго-западе Алжира.
Но он понимал, что в его положении не стоит обсуждать с французами аморальность их ядерных испытаний в колонии. В том числе и те, которые после освобождения Алжира они перенесли во Французскую Полинезию. И произвели больше двух сотен взрывов, уничтоживших все живое на берегу и изуродовавших сотни людей.
И потому, будучи европейцем, он торжествовал вместе с алжирцами, когда была объявлена независимость, а президентом был выбран Ахмед Бен Белла.
