— Удалось достать не только паспорт, но и военный билет.

— Да вы просто молодец! — ударил себя по коленке Гартенфельд. — Зачем же вы вдруг задавали мне столько вопросов? Ну ладно. В этой пачке деньги, значительная сумма. Расходуйте осторожно, не вызывая подозрения. Помните мои наставления. Желаю удачи, мой друг. — Гартенфельд улыбнулся, — а в недалеком будущем… и родственник. Так, наверно? До свидания…

«Парень удачный, — подумал Гартенфельд, глядя вслед Лугунову. — В наше время просто находка». Он посмотрел на часы, поднялся и побрел в глубь парка. Недалеко от часовни, где покоился прах одной из владелиц этого роскошного дворца, он подошел к скамейке, на которой, уткнувшись носом в книгу, сидел человек.

— Если судить по портрету, княгиня была очаровательна, — обратился Гартенфельд к сидящему, так, словно они расстались пять минут назад и теперь продолжали разговор.

— Жаль, что умерла совсем молодой, — отозвался человек, отрывая взгляд от книги.

— У нас в таких случаях говорят: «Каждому свое». У вас это принято считать провидением господним. На самом же деле это жизнь с ее закономерностями. Не так ли, коллега Старк?

При этом имени незнакомец вздрогнул и осмотрелся по сторонам.

— Тс! Кларк, черт возьми! Кларк! И не иначе.

— Да, да, простите. Привычка.

— Люди нашей профессии не должны иметь привычек. Они их губят.

— Вы правы, Кларк, еще раз извините. Увидел вас — забылся. Расслабился. Вспомнил Брюссель, нашу совместную работу. Извечная немецкая сентиментальность. Уезжая, я просил дать мне надежный канал связи, но, мой бог, никак не предполагал, что это будете вы. И рад — мы опять в одной упряжке.

— Упряжка, пожалуй, одна. Верно. Но в этом заезде мне опять отводится роль пристяжной.

— Я понимаю, вам импонирует роль кучера, но он определился еще в начале скачек и порой помахивает кнутом.

— Что делать, если в упряжке не все одинаково тянут, — скривился Кларк.

— Точнее, кое-кто хочет выскочить из нее, как это сделали французы. Пожалуй, хватит об этом. Расскажите, как вы оказались здесь, а не в Бейруте. Тогда на выставке мы не смогли поговорить.

— Провалился один из моих агентов, — раздраженным тоном бросил Кларк.

Гартенфельд вопросительно посмотрел на Кларка.

— Ах да! Припоминаю. Пикантная, надо сказать, история. — В голосе Гартенфельда звучала неприкрытая насмешка.

Кларк не ответил на колкость.

— В Бейруте я чувствовал себя как дома, а здесь каждую минуту можно оказаться персоной нон грата. Особенно после знаменитого блефа «Красные шпионы в английском парламенте».

— Чувствуется ответный нажим?

— Для этого нужно быть основательно засвеченным или вести себя крайне неосмотрительно. Просто так, без оснований, не беспокоят. Они без шума выдворили тех, кто им мешал, и все. У меня во всяком случае к ним претензий нет.

— Отрадно слышать. Тем более что у меня к вам просьба. Удалось кое-что раздобыть. Но предстоит еще небольшое дело. Не хочется иметь против себя лишние улики. Полагаю, объяснять ничего не нужно. Адрес известен.

— А вы говорили — одна упряжка. — Кларк закурил.

Гартенфельд тем временем достал из бокового кармана небольшой продолговатый пакет, дополнил его полученными от Лугунова документами.

— Вот и вся почта. Учтите, Кларк, без дураков — пленка требует специальной обработки, а документы хороши лишь тогда, когда они подлинные. Ясно? И еще — не суйте нос в свои старые связи. Я пробовал установить контакт с одним из ваших, тех времен. Удивительно повезло. Этот ублюдок отправил моего человека к дьяволу.

— Вы знаете, с годами ценность собственной шкуры удивительно возрастает. Поэтому у меня и в мыслях такого не было. О документах не беспокойтесь. Через три — четыре дня они будут лежать на столе вашего, впрочем, нашего общего шефа.

— Иного я не ждал. Благодарю вас, Кларк. До встречи.

— До встречи. И не забывайте о сентиментальности.

Гартенфельд поспешил откланяться. Только в такси он облегченно вздохнул, где-то в тайниках мозга постоянно шевелилась мысль: все ли благополучно, все ли уж так в порядке?.. Сможет ли он при случае доказать свое алиби? Теперь на руках не было улик. К важнейшему шагу, который он должен был сделать и ради которого была задумана его поездка в Россию, он пришел совершенно чистым.

Дело, между прочим, предстояло рискованное, и ему нужно было вести себя предельно расчетливо. Многое, конечно, могло зависеть от случая.

Лотта!.. Она значилась нескомпрометированной. Понятие в его профессии определенное, но всегда за этим словом он усматривал неопределенность… Правда, в данном случае большинство позиций, по которым они проводились и тогда, в Ганновере, со Старком, и позднее, в Пуллахе, и совсем недавно, в Брюсселе, с его новыми «вторыми» хозяевами, Лотта оставалась, так сказать, «в активе». Иначе бы она фигурировала на следствии еще в Энбурге. Ведь она была одним из важнейших аргументов, который советская контрразведка пустила бы в ход сразу. Этого не случилось. И еще — так во всяком случае ему подсказывала его логика — если бы Лотта хоть раз обмолвилась о своих связях со Старком и с ним, вряд ли бы советская контрразведывательная служба допустила, чтобы она стала женой Денисова — крупного советского ученого. Смешно думать, что ее оставили как приманку и столько лет терпеливо ждали, что на нее клюнут.

Эти рассуждения, а он уже много раз анализировал эту ситуацию, успокаивали его, вселяли надежду на успех. Важно было только хорошо сориентироваться и действовать наверняка.

— Людочка, так мы не передумали… Едем на дачу? А то в городе такая духотища, я уж больно устала, да и тебе нужно отдохнуть от своих певцов. Раз уж Витя задерживается… И чувствовала ты себя не больно-то хорошо. Верно ведь?

— Едем, мама Катя. Сейчас все норовят удрать из города на природу. Не будем и мы белыми воронами… Завтра с утра и поедем.

— Вот и хорошо. А я там и огурчиков подсолю и смородинки пособираю…

— Всегда так. Собираемся отдыхать, а вы как закрутитесь опять и не найдешь на вас управу. А разве это отдых?

— В движении, говорят, жизнь…

— Я не против движения. Но ведь вас с кухни не вытащишь.

— Так я ведь как лучше хочу, — надулась тетя Катя.

— Ну хорошо, хорошо… — Людмила Николаевна обняла старушку, прижалась к ее щеке. — Я согласна. А сейчас будем пить чай со свежим вареньем. Ведь оно, кажется, у вас замечательно получилось. Пенки были такие вкусные…

— Товарищ Паже? Говорит Пинкулис. Зайдите ко мне и захватите с собой копии фотографий, которые мы отправляли в Москву.

В кабинете начальника за приставным столом Паже увидел грузного мужчину лет пятидесяти пяти — шестидесяти, с загорелым обветренным лицом, изрезанным морщинами. Узловатая, с въевшейся в кожу смолой рука его тяжело лежала на краешке стола.

— Давайте сюда материалы, садитесь, слушайте, это имеет прямое отношение к делу, которым вы занимались, — сказал Пинкулис. — Это Янис Юрас. Шкипер сейнера «Юлиана», — объяснил полковник. — Он рассказал мне, что неделю назад к нему зашел какой-то молодой человек и передал привет от некоего «дяди Боба». Это словесный пароль. Им в свое время пользовался для связи с агентурой английский разведчик Старк, майор Старк. Действовал такой господин с территории нынешней ФРГ в послевоенный период, и обращаясь к моряку: — Старк, если мне не изменяет память, «завербовал» вас в сорок седьмом в лагере для перемещенных под Ганновером?

— У вас прекрасная память, товарищ полковник, — хриплым басом отозвался Юрас.

— Товарищ Юрас пришел помочь нам. Он тут погорячился и допусти одну оплошность Вместо того чтобы поблагодарить того молодца за привет, поговорить с ним, так сказать, «по душам», узнать, зачем тот явился, послал «племянника дяди Боба» к чертовой бабушке, да еще пригрозил, что сведет, куда следует. Парень тот, конечно, сразу ретировался. А Юрас вот пришел к нам. Простите, товарищ Юрас, что я вас критикую. Но что делать? Вот посмотрите. — Полковник протянул фотографию. Это случайно не он?