Полковник Пинкулис, когда Паже доложил о своих неудачах на пляже и скудных сведениях, которые сумел собрать, неожиданно спокойно заметил:

— Вы сделали все, что было в ваших силах. Давайте лучше подытожим, что мы имеем. Несколько хороших отпечатков пальцев Гартенфельда и фотографию этого Миши. Маловато, конечно, но может пригодиться москвичам.

— Значит, Юрий Михайлович, полное разочарование? — спросил Фомин Михайлова. — А вы надеялись сразу?.. Свою работу латвийские товарищи проделали добросовестно. И уж тут не их вина, что по данным экспертизы: Федот, да не тот.

Полковник стал разглядывать присланные из Риги фотографии Гартенфельдов и молодого человека, искавшего с ними встречи. Особенно внимательно разглядывал он самого дядюшку, там, где лицо его было крупным планом. Пожал плечами.

— Да, видимо, это не Лютце. Вот если бы удалось самому его увидеть поближе… Только нужно ли теперь тратить на это время, если не совпали отпечатки пальцев — значит, кто-то другой.

— По совести говоря, Евгений Николаевич, мне почему-то казалось, что Зандлер скрывается под именем Гартенфельда.

— Ну что ж, бывает. А может быть, все-таки Петров ошибся? Шутка ли, прошло столько лет. Да, вот что я упустил: не заметили наши товарищи одной особенности, о которой я вам говорил. Он иногда делал вот так… — Фомин несколько раз быстро напряг и распустил мышцы правой щеки. — У Лютце это едва заметно, нужно присмотреться. Кстати, Петров на это и обратил внимание, потому что портретного сходства с тем, прежним Лютце он не отметил, глаза узнал, лоб и это движение. Предупредите товарищей еще раз.

— Понятно.

— И принимайтесь за проверку других. У вас еще не проверены двое. Они, помнится, вот-вот должны приехать из Ялты.

Людмила Николаевна посмотрела на часы. Пора было собираться на работу. Уже несколько лет она вела на общественных началах хоровой кружок в заводском Дворце культуры, и это приносило ей большое удовлетворение. Сейчас, летом, занятия проводились нерегулярно. Но в назначенные дни она приходила вечерами во дворец, к тому же дома сидеть было скучно, а там всегда ее окружали люди, молодые воспитанники, каждый со своими мечтами, заботами и даже страстями.

Людмила Николаевна сама давно уже не пела — пропал голос. Произошло это неожиданно, в пору тяжелой болезни дочери, когда девочка несколько дней была на грани жизни и смерти. Но в Людмиле Николаевне открылось второе призвание — призвание педагога, она стала учить пению других.

Сегодня ей особенно хотелось быть среди людей. Утром позвонил Виктор Сергеевич и сказал, чтобы его не ждали — задержится в командировке еще на несколько дней. Дочь Иринка была на юге и писала маме хорошие письма. Они доносили запахи моря и виноградников, где дочь, с подругами по институту, работала на практике. Скорей бы уж Виктор заканчивал свои испытания и тогда они вместе поехали к дочери, как было задумано, и провели отпуск вместе. Если бы рядом не было тети Виктора Сергеевича, Людмила Николаевна просто бы извелась от тоски.

— Мама Катя, я ушла, — сказала она, заглянув на кухню, где старушка с завидным терпением помешивала в тазу большой ложкой кипящее варенье.

— Иди, голубушка. Только не задерживайся. Скоро поспеет, чаевничать будем со свеженьким. Попробуй пенки — язык проглотишь.

Отказаться было невозможно.

Людмила Николаевна вышла на улицу. Дневная жара спала, но каменные стены, тротуары все еще дышали теплом. Даже близость Москвы-реки не давала прохлады. На улице было много народу, москвичи спешили в парки и скверы. Большие очереди вытянулись у причалов речных трамваев. Когда она переходила улицу, заметила, что за ней следом идет молодой человек. Ей показалось, что он только что встретился с ней в подъезде дома. А вот теперь торопливо шел сзади. Она обернулась, парень прошел мимо. «Наверно, новенький, из нашего дома», — решила она.

Лугунов вышел из автобуса на остановку раньше центрального входа в усадьбу «Архангельское». Прошел в парк, направляясь к памятнику Пушкину, у которого его должен был ждать Гартенфельд. Лугунов спешил — он опаздывал к условленному времени. Иоганн Карлович сидел на скамейке и читал газету. Лугунов сел рядом, поздоровался. Гартенфельд неторопливо свернул газету и положил в карман.

— Слушаю вас.

— По адресу, что вы мне дали, Денисовы давно не живут. Их бывшая соседка по дому — ее внучка дружит с дочерью Денисовых Ирой — рассказала, что они три года назад переехали в высотное здание, назвала адрес. Бабка попалась разговорчивая, объяснила, что ее Татьяна и Ирина учатся в одном институте и сейчас где-то на юге, под Сухуми, на практике. Я поехал по новому адресу Денисовых в высотный дом. Заходил в разные подъезды. Нашел там одну лифтершу. Сказал, что забыл номер квартиры Иры Денисовой. Она довольно-таки сердито объяснила, что Ирины нет — она на практике. И самого, мол, хозяина нет. А Людмила Николаевна, дескать, только что вышла. Хотите догоняйте и спрашивайте, что надо. Вон, она, мол. Я догнал ту, на которую она показала. Интересная, в общем-то женщина, лет сорока.

— Догонять ее вам не следовало бы, — поморщился Гартенфельд. — Лучше бы она вас не видела.

— Не подумал.

— Теперь уж ладно, постарайтесь узнать телефон. И надо выяснить, так сказать, распорядок дня Денисовой. Сегодня же. А в целом вы вполне удовлетворительно выполнили мою просьбу. И я вам обязан. Теперь телефон, и все. Я позвоню вам вечером домой. После этого настоятельно рекомендую об этой моей просьбе забыть. Совсем. Ясно? Это в ваших же интересах.

— Понимаю, — кивнул Лугунов.

— Мы встречаемся сегодня с вами последний раз. Впредь все мои просьбы к вам, а точнее — задания, — Гартенфельд сделал ударение на этом слове и, сняв очки, в упор посмотрел на Лугунова, — вы будете получать через тайник. А следовательно, туда же будете класть ваши ответы. Вы хорошо запомнили место у скамейки на кладбище? Эрна вам показывала его?

— Помню. Только я тогда не понял, зачем это нужно. Я вот нее хочу спросить вас, Иоганн Карлович… — кто вы такой? И еще…

— Не договаривайте, — оборвал его Гартенфельд. — Вы становитесь любопытным. Кто я, вас не должно интересовать. Достаточно того, что вы мой друг и сообщник, и за то, что вы уже сделали, вам грозит не один год тюрьмы, хотя бы за рижский привет от «дяди Боба», который вы так неуклюже передали. Поэтому, если хотите чистым выйти из этого положения и хорошо заработать — я не снимаю своих обещаний о поездке к ном и прочих перспективах — будьте умнее или, может быть, вы сомневаетесь?

— Нет, нет, — жалко улыбнулся Лугунов.

— Тогда я продолжу. Вот, — Гартенфельд достал из верхнего кармашка пиджака толстый и длинный плотничий гвоздь и передал его Лугунову.

Тот повертел гвоздь в руках.

— Что я с ним буду делать?

Гартенфельд взял у него гвоздь и без усилия отвернул шляпку. Внутри гвоздь оказался полым.

— Вы вставляете туго скатанный рулончик бумаги с вашим сообщением внутрь, плотно заворачиваете шляпку и вгоняете гвоздь в землю рядом с задней правой ножкой скамейки. Вот и все. Его заберут и взамен оставят другой, в котором вы найдете мои инструкции. В коробке, — Гартенфельд пододвинул Лугунову обычную на вид коробку папирос «Казбек», — фотоаппарат и запас кассет с микропленкой. Как вы потом убедитесь, кассеты легко входят в контейнер. Проявлять пленку будем мы сами. Для работы с ней не нужно специального освещения. В общем, сверху лежит инструкция. Прочтите и сожгите. Дальше вы рассказывали Эрне об изобретении одного вашего друга. Вы смогли бы переснять его?

— Трудно. Друга пригласили работать в почтовый ящик. А диссертация его хранится в секретном отделе института. Автореферат — это легче. Во всяком случае, я попытаюсь.

— Попробуйте и постарайтесь сделать это побыстрее. Через неделю мне уезжать.

— А Эрну я не увижу больше?

— Увы, мой дорогой. В будущем году вы целый месяц будете вместе. Она приедет и найдет вас, а потом поможем вам приехать к нам, если вы, конечно, не передумаете. Найдем, я думаю, способ. Купите какую-нибудь туристскую путевку. Ну хотя бы на пароходе вокруг Европы… Но все это детали. А теперь последний вопрос: как моя просьба о документах?