Показательно, что в наброске русской истории Михаил Александрович Фонвизин крупным пунктиром выделяет все попытки ограничить деспотизм введением конституционного правления. Он группирует и подробно описывает все нами уже упомянутые случаи "ограничительных записей". Не боясь повторений, приведем эти сюжеты в его формулировке:

В Смутное время, после убиения Лжедмитрия, князь Василий Иванович Шуйский избран и возведен на царство не земскою думою, а боярами и народом московским. Верховная боярская дума взяла, однако, с него запись, которую он утвердил клятвою. Он обязывался, 1-е, что не будет казнить никого смертию без суда боярского, истинного, правого; 2-е, что будет всегда требовать улик прямых, ясных, с очей на очи; 3-е, не будет отбирать без суда ничьих имуществ. Князь Василий Васильевич Голицын и князь Иван Семенович Куракин были тогда из первых в боярской думе, которые настоятельно требовали ограничения самодержавия. Призывая польского королевича Владислава на престол, московские бояре, бывшие тогда под влиянием польского гетмана Жолкевского, предложили условия, которые гетман принял и в исполнении их королевичем присягнул. Этою записью сверх статей, которые обязывался исполнять Василий Шуйский, Владислава заставляли: 1) принять православную греко-восточную веру, 2) что исправление и дополнение судебника будет зависеть, во-первых, от царя, потом от боярской думы в согласии с земскою думою… Иностранные писатели, и в том числе их известный швед Штраленберг, долго остававшийся в России в плену, в своем описании Московского государства уверяет, что, "по достоверным собранным им сведениям об избрании на царство Михаила Федоровича Романова, земская дума взяла с него запись, подобную тем, которыми хотели ограничить власть Василия Ивановича Шуйского и королевича Владислава, и Михаил утвердил эту запись клятвою"[77].

Затем, не забыв отметить, что после воцарения Петра земская дума, как называет Фонвизин Земский собор, перестала существовать, поскольку это было "хотя слабое выражение народной самобытности, везде и всегда противной властолюбивым самодержцам", он вскоре переходит к событиям 1730 года и воспроизводит кондиции, стоящие в том же ряду. А еще через небольшое время Фонвизин излагает семейный апокриф о заговоре Паниных — Дашковой при Екатерине II, заговоре, в котором принимал участие его дядя Денис Фонвизин и целью коего было введение в России конституции.

Для декабристского мыслителя это постоянное сопротивление образованного общества, аристократии, дворянства самодержавному произволу, возведенному в государственный принцип, было стержнем политической жизни России на протяжении столетий. Он понимал, что никакая пугачевщина — тоже отчаянная и психологически оправданная форма сопротивления — не может привести страну и народ к свободе. А конституционное движение — может. И он рассматривает это движение XVII–XVIII веков как пролог к тому порыву, что привел его самого и его соратников в Сибирь, где он и писал свои сочинения…

Если бы и в России ее земская дума собиралась чаще и в известные определенные сроки, то, кто знает, может быть, Россия в силу общего закона человеческой усовершаемости с правильной системой представительства наслаждалась бы теперь законно-свободными постановлениями, ограничивающими произвол верховной власти[78].

Страшный опыт "октябрьских временщиков", — пользуясь словами Мандельштама, — вынесенных к власти именно стихией пугачевского толка (при всех необходимых коррективах) и — в период захвата власти — делавших ставку на эту стихию, доказал правоту Фонвизина.

После смерти первого императора отсутствие Земских соборов вместе с уничтожением традиционного механизма престолонаследия создало ситуацию, в которой распоряжаться престолом стали "сильные персоны", поддерживаемые гвардией, а в некоторых случаях и сама гвардия. Но, в отличие от возведения на трон Екатерины I, а в дальнейшем смены Бирона регентшей Анной Леопольдовной или захвата трона Елизаветой, в 1730 году внезапно возникший лидер "сильных персон" сделал отчаянную попытку подхватить ограничительную традицию Земских соборов, вернуть в структуру власти представительный элемент — на новом европейском уровне, совместить русский опыт прошлых веков с современным западным опытом. Слабость его позиции, однако, была в том, что функция собора — собрания "всей земли", обширного представительства сословий, — взяла на себя на первых порах кучка вельмож, не располагавшая ни юридическими, ни традиционно представительными правами. Верховники могли рассчитывать на успех только в том случае, если их решение совпало бы с представлениями вельможного и шляхетского "общенародия", если бы оно не только отвечало практическим интересам вооруженного дворянства, но было для него психологически близко, не приводило к слишком резкому разлому представлений о достойном миропорядке.

Осмелюсь утверждать, что именно соответствие тех или иных реформ фундаментальным представлениям крупных социальных и политико-психологических групп о достойном миропорядке в гораздо большей степени, чем экономическая выгода, определяет успех или поражение реформаторов. Ну и, разумеется, степень психологической гибкости активного меньшинства, которое стимулирует любые перемены…

К исходу ночи условия, на которых Анне Иоанновне вручалась корона, были вчерне готовы. Затем, на утреннем заседании Верховного тайного совета, были сделаны небольшие дополнения. Главное содержание пунктов, или кондиций, было таково:

Без оного Верховного тайного совета согласия 1. Ни с кем войны не всчинять. 2. Миру не заключать. 3. Верных наших подданных никакими новыми податьми не отягощать. 4. В знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять. 5. У шляхетства живота и имения без суда не отымать. 6. Вотчины и деревни не жаловать.

7. В придворные чины как русских, так и иноземцев без совету Верховного тайного совета не производить.

8. Государственные доходы в расход не употреблять.

Кроме того, — что было в реальных условиях существенно, — гвардия и армия переходили в ведение Верховного совета.

При всем сходстве с прежними "ограничительными записями", касающимися личной и имущественной безопасности подданных, взимания налогов и так далее, кондиции 1730 года сужали царскую власть куда решительнее.

Каждый, ознакомившийся с кондициями, понимал — Верховный тайный совет берет власть в стране — абсолютную власть.

Это было недоразумением, порожденным конвульсивностью происходящего — торопливостью и противоречивостью его. Но первое впечатление от первых демаршей политических группировок слишком часто оказывается решающим. Так получилось и на сей раз…

Милюков четко эту особенность событий 1730 года очертил:

Взятые сами по себе, они (кондиции. — Я. Г.), конечно, производили то впечатление, что составители их только и заботились об ограждении личности и имущества членов Верховного совета… Роковое значение для плана Голицына имело это впечатление, произведенное кондициями на современников[79].

Составив черновой вариант кондиций, члены Верховного тайного совета, истомленные волнениями и трудами, отправились по домам отдохнуть. Однако уже в 10 часов утра по приказу Совета в кремлевском дворце собрались "члены Синода и знатные духовного чина, Сенат, генералитет и прочие военные и стацкие чины и из коллегий немалое число до брегадира".