— Черт!

Она с раздражением положила телефонную трубку. Как и все в палаццо, телефон графини был древним и, по всей видимости, себе на уме. Сегодня уже в четвертый раз ее разговор прерывал оператор международной линии. Обеспокоенная, она встала из-за мраморного столика с телефонным аппаратом и прошла через выложенный плиткой зал.

Ни разу за две недели она не смогла связаться со Стюартом! Она оставила ему письма в трех разных отелях с сообщением, что она в Венеции. Почему же он не звонит ей?

Открыв высокие двойные окна, она вышла на балкон и посмотрела вниз, на канал, протекавший двумя этажами ниже.

Робин постаралась все обдумать хладнокровно. Было только одно совершенно логичное, или, скорее, нелогичное, объяснение, почему Стюарт не позвонил: итальянская телефонная система. Ей было невероятно трудно дозвониться по своим номерам, и поэтому приходилось считать, что он испытывает те же трудности.

Хотя было и другое объяснение. Оно настолько оглушило, что ей пришлось схватиться за железные перила балкона, чтобы не пошатнуться. Может быть, он не звонил просто потому, что у него не было желания разговаривать с ней?!. По каналу проплывала гондола, усами волн разрезая узкий канал. Заметив красивую, печальную signora, рулевой приветливо помахал рукой. Робин не ответила.

Она старалась отбрасывать мучившие ее мысли. Если бы Стюарт понял, что, женившись, он совершил ошибку, то это было бы к лучшему. Она уже давно пришла к этому выводу.

Но в глубине ее души поднимался протест. Робин знала, что ей придется противостоять его карьере, и все же она бы научилась жить с ним столько времени, сколько он ей уделит! Минуты счастья, а потом долгие часы и дни ожидания — гораздо лучше, чем ничего.

В ней сейчас боролись две Робин, и ни одна из них не могла взять верх.

Наконец она вернулась в зал. Она думала снова попытаться позвонить, но в конце концов отказалась от этой мысли. На душе было слишком пусто.

Она задумалась о Гилии Делла Бланка, о том, какую военную хитрость ей применить, чтобы престарелая графиня наконец подписала контракт с галереей «Соломон».

Курт нашел графиню во время поездки в Венецию, за год до этого. Она совершала ежедневную прогулку, и он сумел вовлечь ее в разговор — свидетельство его ловкости, потому что, как узнала Робин, старая женщина избегала каких бы то ни было разговоров с незнакомыми людьми. Она, однако, разговорилась с Куртом, и он разузнал, что у нее есть одно или два полотна итальянских мастеров, казавшихся ей «интересными».

Курт убедил ее показать их, и, как оказалось, это были не две, а почти два десятка картин огромной ценности, работы мастеров студии Тициана и старшего Джорджоне. И это ослепительное сокровище было полностью сокрыто от мира искусства.

Сама посмотрев картины, Робин прекрасно поняла волнение Курта, когда графиня, между прочим, заметила, что она думает продать их. У нее не было наследников, и она хотела оставить кое-что на благотворительные цели. Как сказала графиня, для этого удобнее иметь деньги, а не картины.

Робин знала, что это будут крупные торги. Галерея, которая смогла бы их провести, заработала бы на этом не только целое состояние, но и громкое имя. Проблема была в том, что и через год, в течение которого Курт приводил самые убедительные аргументы, графиня не соглашалась подписать с ним контракт. И теперь он беспокоился, что конкурирующая галерея обнаружит эту коллекцию и переманит столь выгодного клиента.

Резная дверь в покои графини тяжело пахла лаком. Робин тихонько постучала.

— Avanti!

Она толкнула тяжелую дверь и вошла, вложив в улыбку всю свою приветливость.

— Buongiorno, Гилия. Как вы себя чувствуете?

— Cosi-cosi.

Так себе.

Маленькая старая женщина сидела на краю кровати работы семнадцатого века. Ей было восемьдесят шесть лет. Служанка сделала ей обычный яркий макияж, не изменивший ее возраста. Она выглядела, как высушенный персик.

— Prego. Присядьте и позвольте мне посмотреть на вас. Ах! — Глаза графини поднялись вверх. — Сегодня вы милы как никогда!

Опустив глаза, Робин улыбнулась. Она приехала в Венецию, взяв с собой только самое необходимое, но ее пребывание растянулось на две недели, и она не отказала себе в удовольствии пройтись по дорогим магазинам. На ней было полосатое красно-синее платье из тонкого шелка. Она обычно не носила такие яркие вещи, но оно особо подчеркивало ее темные волосы и линии фигуры, и Робин не отказалась от такого искушения.

Сама графиня сидела в своем обычном бесформенном черном платье, на ногах была тяжелая ортопедическая обувь. Трубчатая конструкция, помогавшая ей в передвижениях и без которой она не смогла бы сделать и шага, стояла перед ней.

— Благодарю вас, — сказала Робин.

— А как вы себя чувствуете? — спросила графиня своим дрожащим голосом.

— Va bene, — ответила Робин, исчерпывая этим свой запас итальянских слов. — Вы готовы идти на прогулку?

Графиня покачала головой.

— Нет, давайте сначала поговорим.

Робин навострила уши. Две недели она осторожно знакомила ее с предметом контракта. И каждый раз графиня вежливо слушала несколько минут и потом теряла интерес. Готова ли она наконец принять решение?

— Увы, ее женский ум витал в других сферах.

— Расскажите мне еще раз о вашем муже, дорогая! Так приятно послушать о влюбленной молодежи!

Робин вздохнула. Хотя она рассказывала о Стюарте уже семь или восемь раз, женское любопытство старой графини было неиссякаемо. Она начала говорить то, о чем рассказывала раньше, но графиня кивала и улыбалась, словно для нее все было в новинку.

Наконец Робин решилась перейти к делу.

— Гилия, могу я побеспокоить вас по поводу картин? Господин Соломон хочет помочь вам продать их. Когда я разговаривала с ним по телефону, он сказал мне, что уже нанял прекрасных реставраторов, чтобы подчистить их и придать им лучший вид…

Графиня скорчила гримасу.

— Ах, si! Я слишком эгоистично заставляю вас ждать. Знаете, так приятно, что вы здесь, такая красивая и молодая! От этого я чувствую…

— О картинах… — подсказала ей Робин.

— Si. Их нужно почистить. Воздух сейчас такой грязный! Это все заводы в Магера, — конспиративно зашептала она. — Они разрушают Венецию! На днях небо было желтым.

Голос графини начинал дрожать, когда внимание ускользало от нее. Робин нахмурилась. Сегодня у графини был не самый удачный день. Она постарается снова заговорить о контракте после ужина.

Гилия, не хотите ли вы сейчас выйти на прогулку? Я думаю, сейчас на солнце хорошо!

Si, давайте пройдемся. Andiamo! — сказала графиня с неожиданной решительностью. Она сама поднялась с кровати, а ведь ей так мучительно больно было это сделать.

Она двигалась очень медленно. Подтолкнув конструкцию, графиня сделала два маленьких шажка и снова толкнула раму. За пятнадцать минут она спустилась по лестнице и вышла во двор через пустой первый этаж, на выцветших обоях которого размытые пятна показывали уровень, до которого поднималась acqua alta — медленно подмывавшие фундамент Венеции воды в ужасные дни наводнений.

На улице солнце, казалось, оживило графиню, и они хорошо провели время, хотя оно и тянулось для Робин мучительно медленно.

Я думаю, вам не нравится ходить так медленно, — извиняющимся тоном сказала графиня, — но у нас есть поговорка: «Chi va piano va sono e va lontano». Она означает: «Тише едешь — дальше будешь».

— В Америке тоже есть нечто похожее, улыбнулась Робин. — «Терпение и труд все перетрут».

— Что перетрут? — спросила графиня, толкая раму вперед.

Робин рассказала историю о черепахе и зайце, которая восхитила старушку и заняла большую часть пути до piazza — места их обычных прогулок. Графиня прогуливалась здесь каждый день в течение девяти лет, если не мешали наводнения. Вряд ли это была самая большая из открытых венецианских площадей, но Робин она пришлась по душе. Здесь стояла церковь семнадцатого века, а по соседству, в терракотовых домах, расположились современные торговцы — мясник, табачник и другие. Выйдя на площадь, они спугнули стаю голубей, одновременно поднявшуюся в воздух и опустившуюся на несколько ярдов поодаль.