Шесть месяцев назад. Бытиё и сознание

Ивана арестовали на четвёртом уроке. Он вышел из просторного тамбура, в котором утром стоят дежурные с красными повязками. Мужчина оказался рядом, начал застёгивать пуговицы нового тёмно-свинцового пальто с курчавым воротником. Вот резко потянул концы шарфа. Расправились мелкие зелёно-сине-белые клеточки. Обычно Иван, если не видит мама, бегает в школу без пальто, без шапки, но в тот день надел новую «москвичку» с множеством карманов.

Редкая снежная крупа бестолково сеялась на чистые бетонные ступени школьного крыльца, похожего на часть недостроенной минипирамиды. «За что арестован? – Припомнил события последних месяцев. – Не крал, не разбивал окон, сделал пистолет, но его никто не видел. И не дрался давно». Неопределённость давила. Был спокоен, не задавал вопросов, не закатывал истерик, что называется, не оказал сопротивления при задержании.

За дорогой, сворачивающей налево, к стройке стадиона, тонул в снегу высокий дощатый забор, не успевший «загореть» летом. За этим забором жалобно скрипят на тросах гирлянды жестяных абажуров. Доносятся нестройные голоса, отдельные выкрики, звуки ударов и щелчков. На хоккейной коробке тренировка. Видна часть поля, нервный в маске вратарь перед воротами, мечущиеся за шайбой игроки в цветастой форме. Рано утром сыпанул густой короткий буран, а к обеду потеплело. Иван в фиолетовом утреннем сумраке брёл в школу, а к хоккейной коробке протискивался трактор-бульдозер.

У незнакомца невыразительные, усталые, вдавленные в череп, серые глаза. Лицо не вызывало отчуждения, но почему-то не хотелось дерзить и сопротивляться. Если бы завтра увидел его, не узнал. Мужчина удивлён. Подросток не испугался, не просит отпустить, ничего не спрашивает, словно ждал его приезда. Это насторожило следователя…

По расчищенной дороге к стройке, переваливаясь, как утка, полз, ревя двигателем, заляпанный самосвал. Из кузова выплескивал тягучими лентами раствор. Он протаивал ямки в дорожном снегу. Об ажурную верхушку телевышки рвались дымные лохматые тучи. У колёс черно-коричневой «Волги» намело снежные барханчики. «Приехал давно, – подумал Иван. – Но зачем? Неужели директор поделился с органами тем, что сказал ученик? Из-за этого пустяка? …Тогда из-за чего? Возможно, хотят завербовать в агенты, дать задание. Нет. Ошибка. Разберутся. Всегда ли разбираются? …Сажать не за что. Ему пятнадцать лет. Правонарушений не совершал. Но за ним приехала не милиция. Тут что-то другое».

Иван несколько раз проанализировал все проступки. Их было немного. Пришлось дать разок нахалу, которому не понравились его валенки. Из-за этого привлекать по линии КГБ? Проступками нельзя назвать. Эти люди не занимаются пустяками. Может, кто-то из класса рассказал родителям, что случилось на уроке истории. …При чём тут история? …Тогда что?

Страха не было, но в душе свился холодный уж горького недоумения и чувств – незащищённости, досады и обиды. Не виноват, что живёт в сырой и затхлой раздевалке, что мама получает крохотную зарплату, хотя числится на двух работах. Каждый вечер, как только на стройке стихают стуки молотков и топоров, она отправляется в старой шубе с ружьём оберегать от воров государственную собственность. Она обходит объект, замечает, где валяются привезённые материалы, просит молодого мастера навести порядок. Мастер нехотя отрывается от больших сиреневых чертежей, приказывает плотникам подобрать разбросанный пиломатериал.

В сторожке-конторке – большая железная печь на кирпичах, столик с телефоном, грязные скамейки.

Рвут ночь прожекторы. Высвечивают высокую кирпичную стену в лесах. Это будут трибуны для футбольных болельщиков. Каждый вечер Иван наспех делает уроки. По проходу мимо дощатого бортика спешит к маме на объект, мимо разгорячённых болельщиков, тяжело дышащих запасных игроков. Кувалдой ломает на дрова старую опалубку, горбыли. Топором трудно перерубать толстые с гвоздями, с налипшими кусками бетона, доски. Сначала кувалда была очень тяжёлой, но через месяц с одного удара ломал горбыли и срезку.

Два месяца дощатая сторожка отапливалась электрическим нагревателем. Новый прораб запретил самодельный прибор, приказал установить печь. Засыпанные опилками тонкие стены избушки промерзают. Хотя Иван соорудил вокруг стен высокий снежный вал, печку нужно топить беспрерывно. На совмещённой наклонной кровле настелен лишь рубероид. Бабкина просила несколько раз привезти опилки, чтобы утеплить крышу, но прораб и мастер забывают просьбу охранницы.

Дров нужно на ночь много. Иван бродит по объекту, собирает строительный мусор. Однажды привезли сосновые чурки. Их хватило на неделю. Строители в обеденные перерывы уносили по несколько чурбаков домой. Привозят сырую срезку. Она трудно разгорается, но потом даёт много жара. Иван выбирает толстые палки.

Иногда работала ночная смена. Каменщики час-другой вырабатывали привезённый раствор, потом дружно выбрасывали его из ёмкости. Набивались в тесную конторку. Сушили рукавицы и валенки, одновременно курили. В такие минуты Бабкина забирала ружьё и отправлялась в комнатку. Бригадир нарезал колбасу и открывал бутылки с водкой. …Выходя, из конторки с двумя большими окнами, каменщики громко переговаривались. Под светом прожектора, яростно засыпали остывший раствор снегом и уходили под звуки ударов по шайбе, под свист болельщиков.

На хоккейной коробке, как на базаре, каждый день шумно. Утром чистят лёд мальчишки. Гремят спортивные марши. Вытаскивают из раздевалки змеящиеся шланги, начинают поливать лёд. К вечеру включат все яркие лампы в жестяных скрипящих абажурах. Пар осаживается на них изморозью. Значит, завтра матч. На освобождённых от снега трибунах встанут болельщики, будут орать, свистеть, пить вино и водку.

В конторке после ухода ночной смены слоились стойкие запахи водки, чебуреков, подгорелых мокрых рукавиц и дыма папирос. Ароматные большие куски дорогой копчёной колбасы лежали на расстеленной газете, а в бутылке за телефоном немного прозрачной жидкости. Иван понимает, что это символ платы за то, чтобы сторож не рассказала утром мастеру о том, как выбрасывался в снег раствор. «Мастер не глупый, – думает Иван, – подсчитает выработку – объём кладки, естественно, знает, сколько уходит раствора на кубометр».

Иван стесняется, есть оставленную колбасу. Ему стыдно брать чужое. Если бы предложили, отказался. Глотает обжигающую жидкость. Даёт себе слово никогда не притрагиваться к подачкам. В такие минуты думает о своей жизни, считая, что она могла быть иной, если был в семье жил мужчина-отец. Приходилось с мамой таскать мешки с пшеницей для прокорма кур и гусей, сажать в степи картошку. …Но лучше бы с отцом. У них мог быть свой дом и большой огород. В сарае жили корова и телята, овцы и козы. С отцом Иван пилил бы дрова, а летом они срубили баню. Такую, как у Дергуновых. Иван не нянчился с соседским ребёнком. …За рубанок. Ножовку мама купила, а вот стамесок и долот в магазине нет. Они ему нужны. В школе на трудах он сделал табуретку. Хочет соорудить книжный шкаф. Книг много. Этажерка мала.

…После матчей Иван выбирает из снега «урожай». Пустые бутылки. На полученные деньги купил набор стамесок. В городских хозяйственных магазинах много разного инструмента. Ему нужна дрель.

Иван знает, что отцы не всегда бывают пьяными, а только по праздникам. Он бы катался с отцом на тракторе или на автомобиле на бригаду или в город на элеватор. Как Колька Майшев. …Мечтает Иван. У них обязательно был тяжёлый мотоцикл с коляской. Он его мыл и научился водить. Всей семьёй ездили в бор по грибы, по ягоды и, конечно, на рыбалку. У него подрастал бы брат или сестра. Иван о них заботился, и защищал от наглых детей, которые умеют подлизываться, а потом дразнятся. Но отца не было. Мама не хотела выходить замуж. Отец остался на фотокарточках.