В ту ночь ей долго не удавалось заснуть. Несколько раз она зажигала свет и снова брала в руки письмо. Позже, ворочаясь в постели с боку на бок, она вдруг вспомнила перебинтованные останки дяди. И его лицо – странное, точно раскрашенное. А бабушка, чей рассказ девочке она нечаянно услышала, говорила, что дядя теперь выглядел гораздо моложе, чем при жизни… Вдруг у Алисы мелькнула мысль: может, это было не настоящее дядино лицо, а маска? Возможно ли? С другой стороны, лица умерших всегда выглядят неестественно.

Было уже почти три часа ночи, когда ее наконец сморил сон.

– Что тебе сказал этот евнух? – Таковы были первые слова, которые Алиса услышала от матери, едва вернувшись домой. Мать повела разговор на повышенных тонах, явно нервничая.

– Какой евнух? – удивилась Алиса.

– Элек. Теодор.

– Теодор? – повторила Алиса. Ах да, мама, видимо, имела в виду тот случай на войне, о котором дядя так странно упомянул в письме. – Ничего не сказал. Он уже умер, когда я приехала. Я явилась как раз к похоронам.

– Вот и хорошо. – На лице матери отразилось облегчение. – Не то наплел бы тебе с три короба. Лучше всего забудь о нем раз и навсегда, забудь, что вообще была в Сецехове.

Она подбежала к Алисе и прижала ее к себе. Они постояли так в молчании. Потом Алиса высвободилась из материнских объятий.

– Это невозможно, мама, – решительным тоном заявила она. – Во-первых, я не хочу, а во-вторых, не могу. Если не считать Станислава, я единственная наследница дяди. Мне отходит почти все, включая дом в Сецехове.

– Дом мы продадим через посредника, тебе туда ездить больше не придется.

– Я еще не знаю, хочу ли его продавать. Надо подумать. Зато я хочу узнать, почему ты столько лет даже не заикалась о существовании Теодора. Я имею право знать это!

– Не важно. Это тебя не касается. Лучше всего забудь обо всем. А дом мы продадим. Завтра я этим займусь. Ты же не собираешься переезжать туда из Варшавы?

– Это касается меня самым непосредственным образом. Он же брат моего отца! Как ты могла мне о нем даже не сказать? Ну а о том втором дяде, о Викторе? Что значат все эти тайны? И дом, кстати, я продать не могу, даже если бы захотела. Он будет моим, но не сразу. Сегодня утром огласили завещание. Я наследую дом при одном условии: от меня требуется поехать в Египет. Билет и расходы мне оплатят.

– Ты не поедешь.

– Не шути! Разумеется, я поеду. Хочу – и поеду!

– В таком случае я еду с тобой.

– Нет. Сказано, что я должна ехать одна. Без тебя, без тети, без никого.

– Я тебя одну не пущу! Не поедешь, и все тут!

– Мама, опомнись! Пойми наконец, я уже взрослая. Ты же не можешь всю жизнь водить меня за ручку.

– Хорошо. – Мать внезапно успокоилась. – Сядем и поговорим как взрослые люди. – Она села на диван и закурила. – Послушай. Если ты не поедешь в Египет…

– Поеду!

– Дай закончить. Если не поедешь в Египет, я оплачу тебе каникулы в Англии. Ты же всегда мечтала увидеть Лондон!

– Да, но это не важно. Я хочу в Египет. И хочу узнать все об отце, о его братьях. Что тебя рассорило с Теодором? Почему ты мне не говорила, что отец похоронен в Сецехове?

– Алиса, пойми, я на самом деле тебе добра желаю. Ты должна мне поверить! Есть причины, существенные причины, из-за которых я не говорила тебе о Теодоре. Я не хотела, чтобы ты с Ним знакомилась. Он был человек больной, сумасшедший. Любил только мужчин. Сейчас, когда он умер, тем более нечего ворошить былое. Забудь о нем, забудь о Сецехове. Вместо Египта поезжай в Лондон или в Нью-Йорк. Денег на это я дам.

– Когда-нибудь я обязательно съезжу в Штаты. В Чикаго, повидать дядю Виктора; я знаю, что он держит там магазинчик. Почему ты мне о нем не говорила? Он что, тоже псих?

Мать громко вздохнула.

– Хочешь в Египет? – спросила она. – Хочешь познакомиться с Виктором? Хочешь знать, почему я и с ним тоже разорвала отношения? Я тебе скажу. Виктор убил Ежи. Достаточно?

– Как это убил? Почему?

– Несчастный случай. – Она снова вздохнула. – Ну ладно, раз уж ты заупрямилась, расскажу тебе обо всем. Но это так сложно, столько недомолвок, столько лжи нагромоздилось за эти годы… У меня не было выбора, я поклялась, что никому не открою правды, потому что иначе мне не разрешили бы вернуться в Польшу. Только помни: то, что ты услышишь, должно остаться между нами. Даже твоя тетя не знает, что на самом деле случилось в Штатах. Начнем с того, что ты родилась не в Чикаго.

– Как это, ведь у меня же в паспорте написано… и в свидетельстве о рождении… – пробормотала Алиса.

– Знаю. Но твои американские бумаги – фальшивые. Так же, как и свидетельство о смерти Ежи.

– Значит… так где же я родилась?

– В Альбукерке, в штате Нью-Мексико. А у Виктора нет никакого магазинчика в Чикаго. То есть магазинчик существует, конечно, и Виктор числится по документам как хозяин, но он там никогда не был. Магазин – только ящик для связи. Продавец получает письма, а когда кто-нибудь спрашивает о Викторе, отвечает, что тот уехал. И спрашивающим тут же начинает интересоваться ФБР. Потому что Виктор работает на правительство, занимается секретными исследованиями… Нет, погоди, лучше начну сначала, с того, как я познакомилась с тремя братьями Сецехами. Сброшу наконец этот камень с души. До сих пор, когда ты спрашивала о Ежи, я предпочитала молчать – просто притворялась, что от воспоминаний мне делается больно. Но ты уже взрослая и теперь имеешь право узнать обо всем…

Собственно, братьев Сецехов я знала, сколько себя помню, я ведь тоже родом из Сецехова – у моих родителей была мельница за городом. Ну, может, я не столько знала братьев, сколько слышала о них, ведь познакомилась я с Ежи и Виктором уже гораздо позже, на каких-то каникулах, когда мы вместе купались в мельничном пруду. Теодор был тогда уже взрослый, гораздо старше их, и жил своей жизнью. Большую часть года они проводили с матерью в Варшаве – Теодор там учился в университете, а младшие братья ходили в гимназию. Летом они появлялись в Сецехове на несколько недель, а потом уезжали с матерью к морю или на заграничные курорты. Сблизились мы с ними только в войну.

Отца их уже давно не было в живых, мать погибла при бомбежке Варшавы, как раз перед тем, как туда вошли немцы. Она до последней минуты не верила, что сентябрьская кампания может закончиться поражением, и не хотела покидать столицу. Братья перебрались в Сецехово года два спустя.

У всех троих были необычайные способности, у Ежи вдобавок – феноменальная память, а еще он мог делать в уме невероятно сложные расчеты. Позже, в Америке, оказалось, что он считает быстрее компьютеров. У Теодора – я его вслед за младшими братьями называла Элеком – были большие гуманитарные способности; он все время что-то писал, а перед войной напечатал несколько не то стихотворений, не то рассказов на страницах варшавских еженедельников. Ежи и Виктор были неразлучны, все время проводили вместе, но более сильной личностью из них, несомненно, был Виктор. Он во всем задавал тон, хотя и был моложе брата на год с небольшим. Способности к точным наукам у него были огромные, но интересовался он не столько теорией, сколько практикой. А Ежи помогал ему – перерывал целые горы материалов и знакомил брата с самым важным из найденного.

Как я уже сказала, мы сблизились во время оккупации. В имении устраивались тайные курсы для окрестной молодежи. Теодор вел занятия по истории и литературе; Виктор и Ежи, вдвоем, – по точным наукам. Когда я об этом узнала от настоятеля, была возмущена; ничего не имела против Теодора, который получил университетский диплом за два года перед войной, но чтобы младшие братья преподавали? Они же сопляки! Мне тогда было шестнадцать лет; Ежи был всего на год старше меня, а Виктор на несколько месяцев младше. Неужели паничи считают нас тупой деревенщиной, перед которой можно похваляться своими гимназическими знаниями? Я была свято уверена, что они знают ненамного больше моего.