Алиса взглянула на часы.
– С удовольствием, – ответила она. – Но только на минутку, к двум часам мне нужно вернуться в Каир.
– Сколько же у вас книг! – поразилась она, когда они вошли в особняк Меленьского.
Гостиная, в которую старик ввел Алису, действительно была ими просто переполнена. Вдоль стен тянулись полки, забитые томами и томиками; книги и рукописи занимали все свободное место и громоздились даже на полу. Хозяину и гостье пришлось осторожно лавировать между высокими стопами, пока они не дошли до кресел, тоже заваленных книгами. Хозяин поспешно убрал их.
– Много, правда? – Он улыбнулся. – Так уж складывается: люблю я книги, ни с одной расстаться не могу, даже если она мне и не особо по душе. Все думаешь, авось когда-нибудь опять захочешь за нее взяться. Это еще с детства пошло. У родителей в доме стояло несколько больших стеллажей. Помню, когда я только начинал сам читать, лет в пять-шесть, спросил у отца: это все книги, которые написаны, или еще другие бывают? Он рассмеялся и ответил: нет, книг на свете миллионы. И повел меня в публичную библиотеку. Я как увидел эти десятки стеллажей, а на них всё книги, книги, так стал носиться между ними и смеяться как ненормальный. А потом вдруг остановился и разревелся. Отец спрашивает: «Что с тобой?» А я ему говорю: «Когда же я все это успею прочитать?!» С тех пор я живу наперегонки со временем – стараюсь поглотить как можно больше. И меня вечно удручает сознание того, что, проживи я хоть сто лет, все равно умру, прочитав лишь ничтожную долю книг, созданных за всю историю человечества. А они тем временем множатся устрашающими темпами, и чем дольше я живу, тем больше растет стопа непрочитанных. Если даже читать по две в день, то чтобы одолеть пятьдесят тысяч, понадобится почти семьдесят лет, а столько выходит каждый год в одних лишь Соединенных Штатах. Но хоть я и понимаю, что в этой гонке заранее обречен на поражение, все же не знаю большего удовольствия, чем удобно устроиться в кресле, взять в руки интересную книгу и погрузиться в чтение. – Он снова улыбнулся. – Чем вас угостить? Кофе, чай, лимонад?
– Лучше чего-нибудь холодного.
– Уже несу, – сказал хозяин и вышел из гостиной.
Внимание Алисы привлекла большая картина маслом, зажатая между полками. Она подошла, чтобы рассмотреть ее поближе. Картина изображала обнаженную негритянку в золотой короне, сидящую напротив Сфинкса. Перед негритянкой стояла шахматная доска с расставленными фигурами; похоже было, что негритянка играет с каменным чудищем в шахматы. На заднем плане виднелись пирамиды, а над головой Сфинкса взмывала кверху огромная серая птица, держа в когтях что-то круглое, что именно – не разобрать.
– Это картина Александра Ляшенко, – сказал старик, показавшийся в этот момент в дверях. Он подошел к Алисе и подал ей запотевший стакан лимонада. – Алек написал ее специально для меня, потому что у меня в гербе – обнаженная арапка в короне и с шахматной доской в руках. Когда-то мы с ним очень дружили. Вы знаете его картины?
– Мне очень жаль, но я вообще не слыхала о таком художнике, – призналась со стыдом Алиса.
– Вы многое потеряли! Алек был не только художником, но и путешественником. В Египте он провел добрых два года; после окончания Петербургской академии он изучал тут живопись, совершил множество экспедиций в глубь Африки и даже одно кругосветное путешествие. Мы познакомились в Луксоре, когда он ассистировал рисовальщиком при открытии гробницы Тутанхамона. Как вы наверняка знаете, это было одно из важнейших событий в истории археологии.
Рассматривая полки, Алиса увидела, что на них много книг по истории, главным образом египетской и польской, но и о других странах тоже. Ей пришло в голову: быть может, старик объяснит ей, подтверждаются ли фактами сведения из дядиного письма?
– Вы вот говорите, что до войны в Египте бывало много поляков. А я, в свою очередь, перед отъездом из Варшавы слышала, что между Египтом и Польшей еще давным-давно, а в средние века – уже абсолютно точно, поддерживались какие-то контакты, хотя и нерегулярные. Вы не знаете, это правда?
– В средние века, говорите? Хм… Сведения довольно скупы. Первый поляк, о котором мы достоверно знаем, – что он ступил на египетскую землю, – это Ян Лаский, впоследствии примас Польши: он в 1500–1501 годах совершал паломничество в Палестину и по дороге высадился в Александрии. Но такие паломничества к тому времени уже больше полувека были традицией в его роду, так что не исключено, что кто-то из Ласких побывал в Египте и раньше. К сожалению, никаких свидетельств об этом не сохранилось. Подозреваю, что польские участники крестовых походов, такие, как Владислав II и Генрик Сандомирский, сыновья Кривоустого, тоже могли иметь касательство к Египту, но источники об этом умалчивают. Ничего не известно и о пребывании в Египте первых польских паломников в Иерусалим. Правда, Ян Поляк, который был в Палестине в начале двадцатых годов XV века, описывает Египет в своем отчете «Peregrinatio ad Terram Sanctam»,[23] но скорее всего он опирался на более ранние описания путешественников из других стран. Мы можем предполагать, что Кшиштоф Шидловецкий, который поместил в своем гербе меч и колесо с острыми зубьями – символ страстей святой Екатерины, – был около 1492 года в монастыре ее имени, расположенном на Синае, а стало быть, на территории Египта. Однако первый паломник, относительно которого нет сомнений, что он добрался до Синая, – все же Ян Тарновский, каштелян краковский и великий гетман коронный. В своих кратких записках он упоминает, что был там в 1517 году.
Так что, на мой взгляд, если вообще можно говорить о каких-то средневековых контактах между Польшей и Египтом, то поддерживали их исключительно евреи. Ведь европейские евреи издавна спасались бегством в Египет, когда их начинали притеснять. А потом переписывались с еврейскими общинами из покинутых ими городов. Так было с родителями Моисея Маймонида: они бежали с ним из Испании в Египет, где философ сделался врачом при дворе султана. Подобным образом обстояло дело и с польскими евреями, которые тоже – уже в пятнадцатом веке, да и раньше, вероятно, – спасаясь от преследований, направляли свои стопы именно в египетскую сторону.
– От преследований? – удивилась Алиса. – Я-то думала, что средневековая Польша была толерантной страной, что именно в Польшу перебирались евреи, которым не давали спокойно жить в других европейских странах. Есть даже картина Матейко…
– Вы имеете в виду «Принятие евреев в Польше»? Все ссылаются на эту картину, но ведь это событие не описано ни в одном источнике. Правда, Галл Аноним,[24] который луч! всех знал этот период истории Польши, упоминает о евреях, но только в связи с тем, что Юдифь Чешская, мать Болеслава Кривоустого, выкупала у них из рабства христиан. Дело в том что еврейские купцы приезжали в славянские страны не только за янтарем и льном, но и за рабами, потом продавали их в Испании, а оттуда те уже попадали во все арабские страны Но трудно иметь претензии к купцам, коль скоро славянские князья охотно продавали им подданных, а родители – детей. А вот две другие картины Матейко, относящиеся к судьбе евреев в Польше, упоминаются реже. Я имею в виду прежде всего набросок маслом «Нападение краковских горожан на евреев». Он изображает погром, устроенный в Кракове в 1494 году после проповеди ксендза Будека, который обвинил евреев в похищений и убийстве христианского ребенка. Разумеется, безосновательно. Стремясь истребить евреев, толпа сожгла несколько улиц.
– Так в средние века в Польше тоже были погромы? – удивилась Алиса. – Я думала, они случались только в Западной Европе. Ведь в Польше евреям гарантировал безопасность Калишский статут Болеслава Благочестивого, – добавила она, вспомнив соответствующее место из дядиного письма.
– Калишский статут? Он составлен по образцу немецких эдиктов, которые начали появляться после Второго крестового похода, то есть за сто лет до него. Евреи в нем назывались «servi camerae», то есть «рабы казны», и им полагалось вносить особую плату за защиту, которая полагалась им лишь в теории. Евреи никогда не были уверены в завтрашнем дне, ведь государь мог в любую минуту повысить плату или изгнать их из страны. Через три года после введения этого статута Вроцлавский синод постановил – в духе решений четвертого Латеранского собора, – что евреи должны носить особую одежду и жить в особых кварталах-гетто, а польским христианам было запрещено с ними общаться под угрозой отлучения от Церкви. Христианку, которая сошлась бы с евреем полагалось выпороть и выгнать из города. Церковь внимательно следила, чтобы евреям нигде не жилось слишком хорошо, и постоянно подогревала враждебность к ним. Крестовые походы сопровождались чудовищными жестокостями, но крупнейшая волна погромов и убийств прокатилась по Европе во время Черной Смерти, великой эпидемии чумы, которая пришла на континент в середине четырнадцатого века и унесла двадцать четыре миллиона человек – треть населения. В эпидемии обвиняли евреев – говорили, что они отравляют колодцы, – и сплошь и рядом отправляли их на костер. В Польше преследования не достигли того масштаба, что во Франции или в Германии, но ведь и чума собрала над Вислой гораздо более скромную жатву: во Франции вымерла половина населения, а на востоке Европы, где люди жили гораздо менее скученно, – только пятнадцать процентов. Меньше потерь – меньше и фанатизма. Как раз тогда, при Казимире Великом, евреи и начали массово прибывать в Польшу. Массовость, правда, была относительная; считается, что через сто лет после его смерти евреев в Польше насчитывалось максимум восемнадцать тысяч.
