Итак, красные военачальники и «спецы». Из 155 красных военачальников за пределами нынешней РФ родилось 71 (45,8 %), из них на западных территориях, присоединенных при Екатерине II и позже — 35 (22,6 %). Из 27 «спецов» к этим категориям относятся соответственно 9 (33,5 %) и 3 (11,1 %). Что касается родившихся за пределами Евразийской общности, то их насчитывается 34 (21,94 %) среди красных военачальников и 3 (11,1 %) среди «спецов».

Теперь перейдем к гражданским политическим деятелям. Начнем с руководителей и активистов буржуазных партий. Мы получаем из 69 активистов буржуазных партий 18 (26,08 %), родившихся вне границ нынешней России, в том числе четверых (5,8 %), родившихся на территориях, присоединенных к России при Екатерине II и позднее. За преде: лами же Евразийского единства народов их родилось 6 (8,7 %).

Теперь логично было бы перейти к активистам большевистской партии, а также советским и хозяйственным работникам первых десятилетий существования СССР. Из 310 большевистских партийных деятелей, игравших более или менее значительную роль уже в годы Гражданской войны, 152, т. е. почти половина (49 %), родились за пределами нынешней Российской Федерации; 70 (22,6 %) из них приходится на западные области, присоединенные к России при Екатерине II или позже. За пределами же Евразийской общности родились 71 (22,9 %) из них.

Заслуживают, бесспорно, внимания и активисты других (кроме большевиков) социалистических партий. Из 59 из выдающихся деятелей 22 (37,29 %) оказываются родившимися за пределами нынешней Российской Федерации, в том числе 13 (22,03 %) — на западных территориях, присоединенных при Екатерине II и позже. За пределами же Евразийской общности родилось 8 (13,56 %) из них.

Итак, подведем некоторые итоги в виде сводной таблицы (см. табл.).

Говоря о Евразийском пространстве, не забудем, что по переписи 1979 г. население СССР насчитывало 262 млн чел., а в границах 1913 г. (т. е. примерно с 40 % Польши и с Финляндией, но без Галичины) — порядка 275 млн чел. Из этого количества на Евразийское единство приходилось 224 млн, т. е. 82,55 %.

Таким образом, мы видим, что количество родившихся за пределами нынешней России, равно как и на новых территориях, присоединенных к России при Екатерине И и позже, у большевиков значительно выше, чем у их белых оппонентов, и даже выше, чем у членов других социалистических партий. Что же касается Евразийской общности народов, то процент родившихся за ее пределами только у большевиков превышает долю неевразийских территорий в населении Российской империи (17,45 %). Таким образом, большевизм не был явлением ни — вопреки высказываниям недоброжелателей России и их «спарринг-партнеров» из коммунистического лагеря — специфически российским, ни — вопреки заклинаниям бывших и нынешних евразийцев — специфически евразийским. Впрочем, не выдерживает критики и противоположная точка зрения, популярная в некоторых националистических кругах, — о том, что большевизм представлял собой «оккупацию России инородцами»: более половины видных большевиков родилось все же на территории нынешней России и более трех четвертей — на территории Евразийского единства народов. Поэтому правильнее будет говорить о созданном большевиками государстве как о наднациональной коммунистической империи.

Разберем и это. Позже. А пока поговорим о том, как Россия пришла к тоталитаризму. Да, Россия представляет собой славянско-степное евразийское образование, созданное на основе симбиоза восточных славян и кочевников Великой Степи (современные юг России, Казахстан, Северная Киргизия). Это образование составлялось со скифо-сакских времен и завершилось в XI–XII веках нашей эры, когда степную часть Евразии заселили предки и ныне населяющих ее тюркских народов — в основном кипчаки. В XII в. было сформировано русско-кипчакское полицентрическое государство, занимавшее территории современных России (кроме Кавказа и Восточной Сибири), Украины, Белоруссии, Казахстана и Северной Киргизии (Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1993. С. 327). Это государство было евразийским, поскольку было также основано на славянско-степном симбиозе, но и европейским, открытым тогдашнему Западу, неагрессивным и для своего времени достаточно свободным.

В XIII в. это государство было завоевано татаро-монголами, придавшими облику и внутренней и внешней политике России-Евразии агрессивно-деспотический характер. Вплоть до времени последних Рюриковичей деспотические тенденции укреплялись, и закончилось это, потрясениями Опричнины и Смуты. С 1613 г. снова взяли верх европейские тенденции, и развитие России пошло по тому же пути, что и всей Европы, — в сторону освобождения. В этот период (1613–1815 гг.) в постепенной либерализации заинтересованы были все слои населения страны, и в первую очередь дворянство.

Ситуация изменилась после известных событий 1789–1815 гг. в Европе. Капитализм, возникший в XVI–XVII вв. в нескольких протестантских странах, стал теперь претендовать на универсальность. Это вынудило рабские режимы Европы сплотиться в борьбе против капиталистического Запада.

Именно эти соображения вынуждали Россию, а также Австрию и Пруссию превратиться в «жандармов Европы»; в целях борьбы с капиталистическими революциями. Александр I и Меттерних разработали доктрину о праве вмешательства во внутренние дела другой страны, если она охвачена революцией (в 1960-х гг. доктрина Меттерниха получила продолжение в виде доктрины Брежнева об «ограниченном суверенитете» стран «социалистического лагеря»). Внутри России эта политика отозвалась «закручиванием гаек» в царствование Николая I (1825–1855).

Россия и тут не оригинальна. Например, в XVI–XVII вв. «жандармом Европы» была наднациональная империя Габсбургов, ядро которой в те времена составляла Испания. Но тогда и задачи «жандарма» были локальными: сколько было очагов «западной» цивилизации — раз-два и обчелся, Англия да Нидерланды. Теперь время было не то. Пожалуй, впервые в истории руководителями Священного Союза в это время была поставлена внешнеполитическая задача глобальной консервативной революции (по терминологии А.Г. Дугина) или, если говорить нашим языком, «рабской контрреволюции»; Александр I в 1817 г. носился даже с идеей интервенции в Южную Америку с целью реставрации там испанского господства.