Итак, к лету 1941 г. все было готово для «освободительного» похода в Европу. По В. Суворову, «освободительный» поход был сорван превентивным ударом Гитлера в последний момент. А мы зададимся вопросом: а могло ли быть иначе? Ведь мог же не Гитлер опередить Сталина на пару недель, а наоборот! В поисках ответа обратимся к некоторым цифрам и фактам. Начнем с таблицы, характеризующей соотношение сил сторон на 22 июня 1941 года (составлена мною по «Грозе» И. Бунича, работам В. Суворова, а также по следующим работам: Конквест Р. Большой террор. Флоренция, 1978 Хоффман И. Подготовка Советского Союза к наступательной войне. 1941 год// Отечественная история. 1993. № 4).

Кроме подавляющего количественного, Красная Армия имела и огромное качественное превосходство. Некоторые факты просто поражают — например, 23 июня 1941 г. у литовского города Расейняй один танк KB в течение суток сдерживал 4-ю немецкую танковую группу генерал-полковника Гёпнера (т. е. четверть всех бронетанковых сил Германии). Да и других фактов хватает — например, наши войска обнаружили один подбитый KB, а вокруг — десять уничтоженных германских танков; KB встретился с группой немецких танков, получил более 70 снарядов, но ни один не пробил его броню; KB уничтожил восемь немецких танков, сам получил более 30 снарядов, но остался невредимым (цит. по: Суворов В. Последняя республика. С. 356–358). Или вот еще: один танк KB несколько дней сопротивлялся 50 немецким танкам, поддержанным пехотой, артиллерией и т. д. (Яковлев H.H. Маршал Жуков. С. 15).

В первые дни войны советские танковые армады контратаковали войска 1-й танковой группы Клейста на Украине. Именно там (а не под Прохоровкой два года спустя) развернулось крупнейшее танковое сражение Второй мировой войны. 5000 советских танков (то есть больше, чем всего было у Гитлера) нанесли противнику такие удары, что уже 26 июня Ф. Гальдер в своем дневнике пишет по поводу этого сражения: «Будем уповать на Бога». Пленные немцы, взятые в этом сражении, выглядели подавленно и были близки к панике; снова подобное психологическое состояние немцев нашим командирам доведется наблюдать очень и очень не скоро — только после Сталинграда и Курска (Яковлев H.H. Маршал Жуков. С. 25).

И такое было не только в танковых войсках. Вот записи из дневника Ф. Гальдера. 1 августа: «В резерве Главного Командования дивизий — 0» (это на 41-й день войны!). 7 августа: «При нынешнем положении с горючим проведение крупных операций невозможно» (это через полтора месяца. Да как же они к войне готовились — хочется воскликнуть вслед за В. Суворовым). 16 августа: «Расход боеприпасов. За период с 1 августа доставлено такое количество боеприпасов, которое предусмотрено всем планом «Барбаросса» (цит. по: Суворов В. Очищение. С. 324). И так далее — один только В. Суворов приводит подобные цитаты из дневника Гальдера (и не только из него) пачками.

Дальше — больше. Запись из дневника того же Гальдера от 10 августа: «Этим попыткам противника измученная немецкая пехота не сможет противопоставить решительных наступательных действий». 11 августа: «То, что мы сейчас предпринимаем, является последней и в то же время сомнительной попыткой предотвратить переход к позиционной войне. Командование обладает крайне ограниченными средствами… В сражение брошены наши последние силы». 22 августа: «…Во второй половине дня наши споры и дискуссии были прерваны телефонным разговором с фельдмаршалом фон Боком (главнокомандующим группы армий «Центр»), который вновь подчеркнул, что его войска на том рубеже, который был достигнут ими в расчете на наступление на Москву, не смогут обороняться в течение долгого времени». Не о наступлении речь. Не о блицкриге. Не до жиру, как бы захваченное удержать (Самоубийство. С. 342–343).

Возникает вопрос: как при всем при этом немцам удалось так далеко продвинуться в глубь России? Как они смогли, уже будучи остановлены к концу лета, и потерпев поражение под Ельней в начале сентября, снова начать 30 сентября наступление на Москву? Одним только внезапным ударом этого не объяснишь. Пожалуй, прав И. Бунич, который считает, что при имевшемся соотношении сил самое позднее к 1 июля немцы, несмотря на всю тактическую внезапность их удара, должны были быть остановлены, а потом быстро разгромлены. Напомню еще раз, что план «Барбаросса» как таковой строился на той посылке, что все войска, имеющиеся у Сталина, сосредоточены у самой границы и после разгрома этих войск кампанию можно считать выигранной. Непредусмотренные немецкими планами войска Второго и следующих стратегических эшелонов неминуемо должны были остановить и разгромить немцев, не готовых с ними сражаться. Кстати, именно так успокаивал Сталина Жуков, когда тот все же выражал опасения, что немцы возьмут да и нападут (если верить И. Буничу): даже если немцы сами на нас нападут, мы с нашим превосходством в силах сразу остановим их, окружим и уничтожим (Гроза. С. 549). Так бы и произошло, продолжает И. Бунич, если бы Красная Армия оказала сопротивление (Там же. С. 556–557).

И вот тут мы подходим к тому феномену, о котором пишут практически все независимые российские авторы самых разных взглядов и убеждений — от И.А. Ильина и И. Солоневича до М.С. Восленского и А. Авторханова. Но для этого необходимо сначала вспомнить некоторые аспекты внутренней истории страны с 1917 по 1941 год.

Нельзя забывать, что для реализации глобальных замыслов нужно было прежде всего подготовить соответствующие условия внутри страны.

НЭП восстановил разрушенное Гражданской войной хозяйство. Но этого было мало. Требовалась в первую очередь мощная тяжелая промышленность, способная материально подкрепить глобальные амбиции большевиков. В речах и статьях советских вождей постепенно и с годами все более ясно начинает проступать мысль о том, что нужна в первую очередь тяжелая индустрия, «иначе нас сомнут». Почти сразу после смерти Ленина, в декабре 1925 г., XIV съезд ВКП(б) взял курс на «социалистическую индустриализацию» СССР.

Это было началом конца НЭПа, хотя тогда мало кто это понял. События вскоре показали, что индустриализация по-сталински означает невиданную милитаризацию экономики СССР. Основной упор делался на тяжелую промышленность. Однако для индустриализации нужны были средства. Кое-какие средства нашли, пустив на экспорт все, что можно было пустить, — от коллекций московских и ленинградских музеев до леса, икры и пушнины. Но этих средств было мало, требовались куда большие. Где было их взять, если не в деревне? Короче говоря, деревню надо было загнать в колхозы, чтобы иметь возможность отбирать на нужды «мировой революции» все или почти все ею произведенное.

Был и еще один резон в проведении «сплошной коллективизации». Необходимо было ликвидировать всякую оппозицию курсу на «мировую революцию» внутри страны. Гражданская война показала, что, вопреки всем заклинаниям советской пропаганды, большинство народа не поддерживало большевиков с их «военным коммунизмом» и прочими прелестями. Вообще, эта тема — расстановка сил в Гражданской войне — настолько важна, что заслуживает отдельного серьезного исследования. Я же здесь только вкратце отмечу основные моменты.

Выше уже говорилось о том, откуда были родом руководители «белого» и «красного» лагерей. На подобные исследования наши оппоненты могли бы возразить: мол, неважно, откуда происходили лидеры большевистского движения, важно, что национальные окраины сопротивлялись большевикам, а в пределах нынешней России активное сопротивление оказали только Сибирь и казачьи области, где народ по своему менталитету существенно отличался от европейской Великороссии.