Девятнадцатый год (на полях учебника истории) Клинки со свистом резали эпоху. Стояло завтра на повестке дня. Кроился мир на «хорошо» и «плохо», Чтоб самым лучшим наделить меня. И веря в Маркса, как недавно в бога, Красноармейцы брали города. Опять тревога, но совсем немного До счастья и свободного труда. Отряд уходит: песня глуше, глуше… Отбитый город в кумаче хорош! Горели души и чадили души. А души, их атакой не возьмешь. А им, во зле приученным влачиться, Им, за добро встававшим с топором, Пришла пора учиться и учиться, Учиться жить и царствовать добром. Из истории московских улиц Старичок бредет по новой улице (Все дома равны, как на подбор), Под ноги глядит себе – любуется: Старый парк, особняки, собор. Следом я иду, сосредоточенно Думая про ту, что всех милей. Замечаю: домик скособоченный, Несколько старинных тополей. А за нами – мальчуган, уверенно Едущий на папе в детский сад, Видит, как шумит большое дерево, Срубленное год тому назад. Отец и дед рыбачили вдвоем. Был (час езды от Курского вокзала) Известный лишь немногим водоем, В котором потрясающе клевало. И наступал счастливейший из дней И я стоял дозорным при уловах, И до смерти боялся окуней, Огромных, неестественно лиловых. Когда мы наш улов несли домой, Прохожие с расспросами совались. А дед с отцом рядили меж собой О рыбинах, которые сорвались. О! Были удивительно вкусны Уловы те. От памяти немею… А после про рыбалку снились сны Такие, что куда Хемингуэю! Но так бывало только раз в году, В конце весны. От мая и до мая Я ждал, не понимая, что расту, Как до сих пор еще не понимаю. …И по чему судить, что мы растем? По счету дней, иль памяти былого, Иль по тому, что умер водоем, А дед уже не принесет улова? Читая сказки – мучась, холодея, Желая зла кощеям и ягам, Я удивлялся, что и чародеи Неравнодушны все-таки к деньгам! А ведь у колдунов свои законы, Им ведом всемогущества секрет: Взмахнут рукою – прилетят драконы, Шепнут – и грянет ливень из монет. У магов на цепях томятся смерчи, А их чертоги только снятся нам. Но, видимо, платить по-человечьи Приходится порой и колдунам… По духу, по плоти, по сути — Во всем, что природой дано, Они очень добрые – л ю д и И очень сердечные, но Их много, их много на свете, Их море – людей! Оттого Им трудно бывает заметить. Заметить тебя, одного… Раз в год, в преддверье холодов, Отводят воду из прудов. И вот открыта память дна, Душа пруда обнажена! Дно вычистят. И лишь тогда Сюда опять придет вода. Младенческую память дна Укроет мутная волна. …А я бы не прожил и дня, Когда б хоть раз вот так меня! Очень хочется петь о России, Будто светлая тягость во мне! Много пели, но можно красивей. Как весомы слова в тишине! Вот и я начинаю: «Россия…» Но едва первый звук раздался, Обступают иные по силе Голоса. Голоса. Голоса. И они горячее и выше И, наверно, звучат искони. Я меж ними свой голос не слышу Ни к чему он, когда есть они! Я замолк и уже не посмею… Здесь важнее молчание, ведь В этом случае слушать честнее И весомее, нежели петь… Я разбираю прожитую жизнь. Чужой судьбы распутываю нити: Вот здесь он посмелее окажись — И все могло совсем иначе выйти. И все б сложилось ярче и стройней, Не увлекись он целями пустыми, Не познакомься в одночасье с ней И не рассорься ненароком с ними. Здесь помешал какой-нибудь пустяк, Там средь друзей запрятавшийся недруг. А это вот задумано не так. А это вот исполнено не эдак. Чужая жизнь! Какая суета! Как скроено и сшито неумело! А жизнь моя, она не прожита И потому логична до предела. – Зачем вы пишете стихи? Вы что же думаете, строки Способны исцелять пороки И даже исправлять грехи? Зачем вы пишете стихи? Ну, хоть один от ваших виршей Стал добродетельней и выше? Скажите прямо, не тая. – Один? Конечно! Это я… |
