25 мая Бела Кун телеграфировал В. И. Ленину:
«Ввиду того, что правые элементы партии дожидаются благоприятного момента в связи с готовящимся наступлением Антанты, было бы очень хорошо, если бы вы в открытом письме на мое имя подтвердили, что есть лишь один выбор: либо пролетарская, либо буржуазная диктатура и что секрет успеха кроется не в обеспечении пути к отступлению, а скорее в том, чтобы радикально покончить с капиталистической системой».
Кун полагал, что находившийся в Москве Самуэли не сможет в столь короткий срок возвратиться домой в потому добавил: «Письмо прошу передать по радио».
Трудно передать изумление всех присутствующих, когда во второй половине дня 31 мая 1919 года на заседании Будапештского Совета рабочих и солдатских депутатов рядом с председательствующим они увидели стройную, подтянутую фигуру Тибора Самуэли. Всего десять дней прошло с тех пор, как он вылетел в Россию, — и вот он снова дома…
Тибор сильно загорел, кожа на обветренном смуглом лице шелушилась, — сразу видно, что пролетел многие тысячи километров в открытой кабине самолета. Глухой кашель то и дело прерывал его взволнованную речь.
— Дорогие товарищи, — говорил Самуэли. — Семь часов провел я в полете, и потому, говоря честно, голова кругом идет. Но я счел первейшим долгом прямо с аэродрома прийти сюда, чтобы своим появлением сразу опровергнуть слухи о моем бегстве за границу. Вместе со мной пришел сюда и пилот Добош. Думаю, что теперь рухнут все вымыслы о том, что Добош белогвардеец, что он тайно вывез меня за границу и передал в руки румынам. Впрочем, — словно спохватившись, быстро добавил Тибор, — вся эта ложь не заслуживает того, чтобы долго распространяться о ней.
Расскажу вам о своей поездке в Советскую Россию. Это были незабываемые дни…
Аплодисменты прервали его речь. Громкое «ура» огласило зал. Самуэли видел устремленные на него восхищенные взгляды, в которых светилась гордость.
Он чувствовал себя неловко под этими взглядами. За что благодарят его? Ведь он просто, как полагается коммунисту, выполнял задание партии. Тибор не думал о том, что за эти десять дней дважды подвергал свою жизнь смертельной опасности. Он легко мог стать жертвой авиационной катастрофы или попасть в руки врагов. Но когда речь шла о выполнении партийного задания, для Самуэли не существовало понятия опасности. Он нетерпеливо пережидал, когда смолкнет овация. Наконец, подняв руку и призвав зал к тишине, Тибор заговорил снова. Его слова были о русских друзьях:
— Вы не можете представить себе, товарищи, в какой нужде они сейчас живут!..
Он говорил о самоотверженности русского пролетариата, о победах Красной Армии, о том, с каким героизмом отстаивает советский народ завоевания своей революции.
— Но, несмотря на все лишения и невзгоды, правительства Советской России и Советской Украины обещали нам деятельную помощь! Венгерские борцы-интернационалисты, сражающиеся вместе с
Советской Россией, просили меня передать вам, что они полны решимости пробиться сквозь вражеские фронты и прийти нам на помощь!..
Снова взрыв аплодисментов потряс стены зала.
О себе Тибор не рассказал ни слова. Считал это нескромным. А ему было что рассказать… Как много пережито за десять дней! И тяжелого, и радостного.
По пути в Россию над Карпатами отказал компас. Добошу пришлось прокладывать курс по карте, по наземным ориентирам, полагаясь лишь на интуицию и собственный опыт. Все-таки они сбились с курса, в карте были неточности. Летели вслепую, пока не кончилось горючее, а потом пошли на посадку, не имея представления о том, где садятся. К счастью, приземлились под Винницей, которая всего лишь несколько дней назад была отбита у белых. Воздушный винт Ашбота, покрытый лаком, выдержал испытания в сплошной облачности над Карпатским хребтом. Но от Винницы до Киева пришлось лететь под проливным дождем, и, когда долетели, винт действительно стал таким, словно его изгрызли полевки. «Чудом долетели…» — дивились украинские друзья. На самолет поставили новый винт с медной окантовкой…
Под Киевом Тибора встретил Миклош Эрёш, бывший военнопленный, ныне чекист. Он выехал навстречу Самуэли по личному распоряжению Владимира Ильича. Разве забудется когда-нибудь, как озябшие, промокшие вылезли они с пилотом из кабины самолета и очутились в дружеских объятиях! А потом встреча с товарищем Подвойским, расспросы, разговоры. Тибору казалось, что он окунулся в теплое море дружбы, искренней и бескорыстной.
Из Москвы за Тибором прибыл спецпоезд, бывший поезд царя. Всю дорогу от Киева до Москвы Тибор не переставал подшучивать над тем, что сказал бы самодержец всероссийский, если бы узнал, как по его вагонам разгуливает нарком Венгерской Республики…
На Киевском вокзале Тибора встретил Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. И снова — дружеские объятия, добрые слова.
На привокзальной площади собралась огромная толпа. Когда Самуэли показался в вестибюле, его встретили криками «ура».
Они сели с Бонч-Бруевичем в машину Совнаркома и тронулись по направлению к Бородинскому мосту. Дружеские приветствия и возгласы сопровождали их на всем пути. В этот день Москва праздновала годовщину декрета о всеобщем военном обучении трудящихся. На Красной площади проходил смотр вооруженных сил. Десятки тысяч рабочих направлялись к центру города, чтобы продемонстрировать свою готовность любой ценой отстоять завоевания Октября. Пламя войны еще бушевало над новорожденной республикой Советов.
Медленно шла машина по узким и горбатым московским улицам, а рядом поблескивало море штыков, метались на ветру алые флаги. Тибор взволнованно оглядывался, и на память ему приходили события последних дней в Будапеште, парад войск венгерской Красной Армии…
— Революция сражается, — негромко, с трудом подавив волнение, сказал он Бонч-Бруевичу, и тот кивнул головой.
— Владимир Ильич просит вас присутствовать на параде, — так же негромко обратился он к Тибору. — Товарищ Ленин придает исключительное значение всевобучу, он намерен лично выступить на митингах…
Они направились сразу на Красную площадь. Тибор смотрел вокруг, и радость переполняла его сердце. Москва! Неужели он опять видит ее древние камни?.. Вот уже показалась зубчатая стена Кремля, в Александровском саду нежно зеленели деревья… Как много воспоминаний всколыхнулось в его душе…
Еще издали он увидел грузовик, возвышающийся над толпой людей, собравшихся на Красной площади, а на грузовике — фигуру Владимира Ильича. Тибор с волнением и тревогой вглядывался в черты дорогого лица. Еще и года не прошло с того дня, как мир был потрясен известием о злодейском покушении на Ленина. Каждое утро Тибор с тревогой брал газету, чтобы прочесть бюллетень о здоровье вождя. И сейчас, глядя на быстрые, энергичные ленинские жесты, слушая его горячую речь, он с радостью видел, что перед ним здоровый, полный необъятных внутренних сил человек.
Ленин говорил о победах Красной Армии, одержанных на Урале, о том, что необходимо разгромить колчаковские банды, что надо закрепить победы, одержанные Красной Армией под руководством Фрунзе.
Речь его была простой и доходчивой, и Тибору даже казалось, что обращался он не к многотысячной толпе, а разговаривал со своими товарищами, давая им очередные указания.
Позади Ленина, в кузове грузовика, стоял невысокого роста, черноволосый человек. Увидев Тибора, он протянул ему руку и помог взобраться на грузовик.
— Лев Марьясин, руководитель всевобуча в Москве, — представился он.
А Ленин уже заканчивал свое выступление.
— Когда мы смотрим на этот парад, — говорил он. — мы становимся уверенными, что Советская власть завоевала сочувствие рабочих всех стран, что вместо международной войны будет установлен братский союз международных Советских республик…
Вдруг он обернулся к Тибору, обнял его и громко обратился к притихшим участникам смотра:
— Я представляю вам венгерского товарища, Тибора Самуэли, комиссара по военным делам Венгерской Советской Республики. Да здравствует венгерский пролетариат! Да здравствует интернациональная коммунистическая революция!
