В прошлом журналист, Шюмеги сотрудничал в шопронских газетах. Досужий вымысел Барны Шюмеги выслушал с горькой усмешкой.

— Тут совсем другое, товарищ Барна… Я недавно разговаривал по телефону с редакцией. Они получили из Будапешта прискорбную весть. Советская власть в Венгрии пала! Придут белые, и мы все угодим за решетку.

Барна не верил своим ушам. А вдруг с Шюмеги сыграли злую шутку?! Из дома Барна попытался связаться по телефону с начальником шопронской красногвардейской пограничной заставы Бодором. Им приходилось встречаться, когда провозили оружие через австрийскую границу. Начальник погранзаставы, казалось ему, человек дельный, приветливый и наверняка осведомлен о событиях.

Бодор и в самом деле оказался в курсе событий. Недаром он достал из гардероба свой старый мундир с офицерскими нашивками. Взволнованный голос Барны пробудил в нем инстинкт полицейской ищейки. Вместо того чтобы ответить на вопросы, он сам принялся расспрашивать Барну, причем все строже и придирчивее: как могло вам такое прийти в голову? И вообще, почему вас это интересует? От кого и при каких обстоятельствах вы узнали, будто Советская власть пала? Барну даже в пот бросило. Будучи мелким торговцем, он искренне встал на сторону революции, а вот теперь начальник заставы, видимо, заподозрил его в распространении контрреволюционных слухов… Оправдываясь, Барна пустился в пространные объяснения. И в конце концов проговорился о побеге Самуэли. Начальник заставы тотчас деловито занес в блокнот: «Около 11 часов вечера… в направлении Вальдхейма… в сером костюме, в шляпе».

Самуэли никогда не причинял Бодору никаких неприятностей. Больше того, начальник пограничной заставы еще несколько часов назад уважал народного комиссара за его прямоту, доступность и простое обращение с людьми. Но что могло все это значить по сравнению с открывающейся перспективой: стремительно продвинуться по службе?

И Бодор позвонил своему ближайшему помощнику Хайники.

— Алло, инспектор полиции Хайники слушает!

— Приказываю немедленно обследовать пограничную полосу в районе Шаванюкута.

Оперативно действовал Бодор. Он позвонил и и Винер-Нёйштадт и попросил соединить его с начальником полиции Раушницем — это его коллега, начальник австрийской пограничной заставы. А заодно попросил к телефону и французского подполковника Плошека, главу миссии Антанты. И тому тоже сообщил:

— По имеющимся сведениям, Самуали, народный комиссар бывшего красного правительства, тайно перешел границу, его приметы…

Уже брезжил рассвет, когда Самуали и его проводник вышли к берегу Лейты, напротив села Лихтенворт. По венгерскую сторону границы они заметили суматоху. Ревели моторы, сновали вперед и назад автомашины. Там уже известно все; вероятно, и здесь тоже. Значит, нельзя терять ни минуты. Штрохшнейдер, но желая ждать, пока Самуэли разденется (чтоб сохранить одежду сухой), посадил его на спину и вброд перешел реку.

Чтобы шляпа не бросалась в глаза, Самуэли спрятал ее в прибрежных кустах и продолжал путь в кепке Штрохшнейдера.

Проводник шел на десять шагов впереди Самуэли, будто они не имели друг к другу никакого отношения: не то промокшая до пояса одежда Штрохшнейдера могла навлечь подозрения. Неподалеку от берега путникам повстречался патруль австрийской жандармерии. Жандармы — люди дотошные и проверяли документы не только у подозрительного человека в мокрой одежде, но и у того, что шагал сзади.

Опрятно одетый молодой человек в сером костюме явно вызывал у жандармов особый интерес. Но украинский паспорт…

— Паспорт-то не венгерский, — разочарованно сказал один. — Но поскольку у вас нет разрешения на переход границы, мы отведем вас на заставу.

Теперь внимание жандармского патруля было приковано к Штрохшнейдеру. Судя по удостоверению личности, он австриец, но пришел явно с той стороны.

«Паспорт на имя Краузе не стоит теперь ломаного гроша, — проносится в голове Самуэли. Если бы его задержали где-нибудь в глубинном районе Австрии, такой документ еще мог бы сослужить службу: сказать бы, что попал в Австрию через германскую или швейцарскую границу. Но здесь, рядом с венгерской границей. Дело кончится тем, что меня вышлют в Венгрию и передадут властям контрреволюционного режима. Те, конечно, сразу же опознают, и тогда пощады не будет».

Патруль доставил задержанных на пограничную заставу. По пути жандармы нет-нет да и подталкивали прикладом Штрохшнейдера, не спускали с него глаз. С Тибором они вели себя вежливее.

«Главное — не падать духом, — говорил себе Тибор, — еще не все потеряно: Штрохшнейдер пытается отвлечь на себя внимание жандармов…»

Кругом тишина и покой. Прозрачный воздух свеж, чист и неподвижен, ни малейшего дуновения… Первые розовые лучи восходящего солнца мягко осветили все вокруг. Только пение птиц нарушает тишину. Чирикают, щебечут, рассыпаются в трелях, совсем как в рёйтёкском парке. «Йолан, наверное, в эту минуту тоже слушает пение птиц…» — невольно думает Тибор.

А в караульном помещении еще полумрак. На письменном столе дежурного унтер-офицера тускло светит электрическая лампа. Караульный начальник кладет трубку на телефонный аппарат. В этот момент вводят задержанных.

— Уже третий раз звонят, — досадливо обращается он к патрульным. — Не прихватил ли он всю государственную казну? Больно уж всполошились!

Жандармы-конвоиры жестами дают знак Штрохшнейдеру стать к стене и с двух сторон обыскивают его.

Вот она, роковая минута! Самуэли достает из внутреннего кармана какой-то предмет, завернутый в белый платок.

«Я сражался до предпоследнего патрона, а последним я лишу врагов, торжествующих победу, возможности злорадствовать. Им не удастся отправить па виселицу председателя трибунала, который уже вынес им приговор… Революция неминуемо восторжествует!»

Грянул выстрел. Австрийские жандармы вздрогнули от неожиданности. Нарушитель прижимал к сердцу белый платок. Мгновение — и он стал багрово-красным.

Недавно венгерский народ отмечал одну из самых славных дат своей истории: 50-летие провозглашения Венгерской Советской Республики.

Историческое значение любого революционного движения оценивается прежде всего тем, насколько оно способно разрешить важнейшие, поставленные эпохой проблемы.

Осенью 1918 года венгерскому народу предстояло решить серьезную задачу. Нужно было найти выход из продолжавшейся уже более четырех лет мировой войны. Вопрос стоял так: или война завершится «сверху», то есть по воле затеявших ее господствующих классов (а это означало бы, что за несправедливой войной последует несправедливый, империалистический мир, чреватый новыми конфликтами), или же «снизу» — путем революции и справедливым миром, продиктованным волей народных масс.

Венгерский народ стоял перед выбором: либо стать на путь национализма, то есть единства с собственными угнетателями против других народов, либо под знаменем интернационализма сплотиться с международным пролетариатом, с угнетенными всего мира против всех угнетателей; что предпочесть: сохранение Австро-Венгерской монархии и политику национального угнетения или национальную независимость и политику дружеского сотрудничества с соседними народами на основе равенства.

Рабочему движению так же нужно было сделать выбор: оставаться ли на позициях социал-демократии, приведшей в 1914 году к краху II Интернационала, или же, следуя примеру России, создать новую, подлинно революционную партию. От его решения зависело, ограничится ли народ тем, что, воспользовавшись критическим положением господствующих классов, вырвет у них уступки, реформы, или же сметет прежний строй и, завоевав политическую власть, возьмет свою судьбу в собственные руки.

Ныне все это представляется, пожалуй, делом простым, но в то время венгерским трудящимся — рабочим, крестьянам, одетым в солдатские шинели, приходилось еще только набираться исторического опыта, одним — в окопах и лагерях для военнопленных, другим — на военных заводах, на полях, в непосильном труде ради ничтожного заработка. Далеко не прост и не легок был путь от националистического угара к осознанию того, что подлинные враги — это отнюдь по рабочие и крестьяне, находящиеся по другую сторону фронта, и что война продиктована не национальными интересами, а интересами господствующих классов.