— Ладно, неси, — усмехнулся Самуэли и следом за ним поспешно вышел в коридор. Остановившись возле квартиры Бела Куна, он постучал в дверь.

— Все готово, завтра вылетаю, — гордо произнес он, подходя к письменному столу Куна. — Ну что ж вы, давайте! — вдруг засмеялся он, выдвинув один на ящиков.

— Что?

— Золото! В партийном клубе на проспекте Андраши некоторые деятели из рабочей аристократии распускают слухи, будто я собираюсь бежать в Россию, прихватив с собой золото. И на Матяшфёльдском авиационном заводе распространяют эту же сплетню. Но дело не в брехне, — Самуэли опустился в кресло, закурил сигарету, — Дело в том, для чего ее сочинили. У сплетни длинные ноги, вот злопыхатели и стремятся как можно быстрее и шире оповестить сообщников о моем выезде за пределы страны. Однако их ждет разочарование — через несколько дней я опять буду дома!

Кун удивился.

— Понадобится не одна неделя, чтобы отремонтировать самолет и подготовить ого к обратному рейсу. Я слышал, что пришлось сконструировать специальный пропеллер. И он далеко не совершенен. В Москве вам предстоит вести исключительно важные переговоры, решить много труднейших вопросов.

— У венгерской пролетарской диктатуры слишком много врагов! — возразил Тибор. — Нам, коммунистам, действительно нельзя отлучаться надолго.

Вернувшись к себе, Тибор радостно сказал Йолан:

— Подумать только, что послезавтра я увижу Владимира Ильича Ленина!

Он стал рассказывать ей о своих прежних встречах с Лениным, вспоминал его любимые выражения, облик, манеру разговаривать.

Вернулся Хаваш, принес пузырек с ипекакуаной и бережно опустил его во внутренний карман кожанки Самуэли.

Когда доктор ушел и они остались наконец одни, Йолан рассмеялась:

— А я знаю, какими словами встретит тебя Ленин… Посмотрит строго, вот так, и погрозит пальцем. Ох, до чего же хочется присутствовать при этом! И скажет «Именем Совета Народных Комиссаров требую, чтобы вы немедленно изволили принять и-пе-каку-ану!..»

Рассвет застал Самуэли на аэродроме. Первое, что бросилось в глаза, — поблескивающая кромка лопастей пропеллера.

— Ашбот все-таки кое-что придумал, — доложил Добош. — Два дня он слой за слоем наносил на переднюю кромку лопасти быстросохнущий лак.

Но инженер продолжал сомневаться.

— И все-таки полной гарантии дать не могу! Сколько бы ни было слоев, лак, конечно, не заменит обшивку.

— Ничего, — махнул рукой Добош, — в воздухе станет ясно что к чему, в нужную минуту шепнет на ухо…

Проводить их пришли члены рабочего совета авиационного завода.

— Товарищи, — обратился к ним Самуэли, — не теряйте времени на ненужные напутственные слова. Лучше проверьте, сколько золота мы увозим. Не стесняйтесь — загляните в самолет! Посмотрите, где спрятаны пресловутые золотые слитки.

Члены рабочего совета сконфуженно переминались с ноги на ногу, не решаясь посмотреть в глаза Самуэли.

А через четверть часа биплан поднялся в воздух.

— Воздадим должное славным рабочим, техникам и инженерам нашей авиации! — крикнул Самуэли пилоту.

Добош развернул машину, и она сделала над аэродромом круг почета. Серебристое пятно медленно таяло в прозрачной синеве неба и наконец исчезло. Долго еще стояли провожающие на поросшем низкой травой аэродроме, глядя вслед улетевшим на восток, навстречу брезжившей заре.

Было 5 часов утра, 21 мая 1919 года.

Через несколько часов по Будапешту поползли слухи, что Иштван Добош, действуя по заданию врага, приземлился в районе расположения румынских войск и выдал Самуэли. Реакция перешла в наступление: Самуэли нет в стране, он не вернется, можно действовать безнаказанно.

Незадолго до того, как Самуэли полетел в Москку, центристам удалось настоять на расформировании вооруженных сил службы внутренней безопасности, штаб которых находился во дворце Батьяии. Продолжал действовать лишь следственный отдел Народного комиссариата внутренних дел, руководимый Отто Корвином. В стране не хватало продуктов, нарастало недовольство. Бела Кун делал все, чтобы смягчить продовольственный кризис. «Кто использует голод как оружие политической борьбы — тот враг диктатуры пролетариата, — говорил он. — Не требуется быть социалистом, чтобы понять: голод порожден не диктатурой!» Центристы во главе с Кунфи, ратуя за «смягчение» диктатуры, навязали партии дискуссию. Правореформистские профсоюзные лидеры регулярно устраивали тайные совещания с новоявленным уполномоченным Антапты капитаном Фриманом. Договаривались о формировании чисто «профсоюзного» правительства.

А рабочие в любую минуту готовы были стать под ружье и защищать Советскую власть! Под городом Хатваном рабочие полки и вооруженные отряды профсоюзов усиленно изучали военное дело. Зато командующий Бём проявлял растерянность и нерешительность. Порой он сам удивлялся: почему его до сих пор не сместили с поста командующего? Это и впрямь было странно: ведь он без ведома и санкции правительства в самый трудный момент отдал приказ о капитуляции и тем самым дезорганизовал армию! Бём трусил: восстановится в стране порядок, и привлекут его к ответственности за самовольные действия. Но порядок, действительно, вскоре был восстановлен, а Бёму, судя по всему, ничто не угрожало, и все-таки опасения его тревожили.

Бела Кун правильно оценил обстановку: да, коммунисты в короткий срок сумели добиться перелома в военных действиях. Но рассчитывать столь же быстро упрочить свои политические позиции они не могли. В военные лагеря для прохождения боевой подготовки шли рабочие, и потому в Будапеште стало значительно меньше верных людей, опираясь на которых коммунисты могли бы пойти на разделение партии. «Вряд ли мы, социал-демократы, будем пользоваться сейчас полным доверием коммунистов, — размышлял в свою очередь Бём. — Либо мы сейчас снова завоюем доверие коммунистов и попытаемся сблизиться с ними, либо между двумя группировками объединенной партии неизбежно вспыхнет открытая борьба. Штромфельд полным ходом ведет боевую подготовку. Если первое сражение увенчается победой, ничего не поделаешь: придется снова пойти на сближение с коммунистами».

Первое планомерное наступление армии началось в день вылета Самуэли и увенчалось блестящей победой. Стало ясно: в горниле освободительной войны Венгерская Советская Республика выковала боеспособную Красную Армию.

Прорвать кольцо Антанты, не дать задушить Венгерскую Советскую Республику, сорвать наступление интервентов — вот задача, которая стояла перед новой героической армией. Коммунисты еще не теряли надежд, что Австрия последует примеру Советской Венгрии. Штромфельд даже разработал план, по которому венгерская Красная Армия, совершив стремительный рывок к Братиславе, глубоко вклинится в расположение противника и, двигаясь к Брно, прорвется к Праге. Штромфельд надеялся, что рабочие Чехословакии, ощутив поддержку Красной Армии, провозгласят ее Советской республикой. А так как от Братиславы три часа перехода до Вены, то и там рабочие возьмут власть в свои руки.

Услышав на Военном совете о плане Штромфельда, Бём побелел. Если этому суждено осуществиться, рухнут надежды венгерских центристов на своих зарубежных союзников. Бём и Кунфи единодушно заявили, что военный план Штромфельда — «авантюристическая затея». Нападки были столь ожесточенными, что Бела Куну пришлось отказаться от плана Штромфельда. Был принят другой — куда более скромный. Правда, он тоже был разработан Штромфельдом: освобождение Словакии и выход венгерской Красной Армии на Карпатский хребет. Там, если Советская Россия двинет свои войска на запал, они могли бы соединиться и действовать плечом к плечу.

Итак, у подножия Карпатских гор венгерская советская армия готовилась к решающему наступлению на фронте протяженностью в двести пятьдесят километров. Одновременно — об этом официально был поставлен в известность Правительственный Совет — профсоюзные лидеры на улице Абони вступили в сговор с эмиссарами Антанты…