Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Спецпоезд командующего был готов к бою!

Приехал Енё Ландлер. На нем мягкая шляпа и дорожный плащ.

— Добрый день! Это, случаем, не бухарестский экспресс? — пошутил он. — Не забудьте разбудить меня на конечной станции…

Бём опоздал ка двадцать минут. Явился с хозяйским видом, тут же уселся за стол начальника штаба, взял телефонную трубку и, вызвав своего коллегу по наркомату Йожефа Хаубриха, важно сообщил ему, что в «данный исторический момент» отбывает на фронт инспектировать действующую армию. Самуэли был вне себя от досадной задержки. Он махнул из окна паровозному машинисту, — мол, трогай. Связист отключил телефон, на ходу сматывая провод. Поезд уже набирал скорость, а Бём все еще продолжал декламировать в трубку.

На первой же станции они увидели встречный эшелон. Решительным шагом Тибор направился к солдатам. Коротка была его речь, но столько в ней было веры в новорожденную Советскую республику, столько тревоги за нее в его словах, что солдаты поняли: за республику надо драться! Эшелон повернул обратно па фронт. А поздно вечером на других освещенных перронах он выступал снова и снова — и в результате еще три солдатских эшелона направились к фронту.

Погруженная в темноту станция Пюпшёкладань забита множеством составов, все ожидают отправки в тыл. Спецпоезд остановился. О дальнейшем продвижении вперед нечего было и думать. Тибор прошелся по платформе. Суета, толкотня, солдаты беспорядочными группами заполонили и станцию ж вокзал, гам, гул, споры. Надо срочно разобраться во всем, прекратить панику.

Два часа добивался Самуэли того, чтобы отправить спецпоезд на разведку. Поезд ушел под командованием Лейрица. Выяснив положение, Тибор понял: его предположения оправдались. Отступление началось потому, что части секейской дивизии самовольно оставили позиции.

Самуэли связался по телефону с комиссаром 5-й дивизии, которая занимала позиции правее секейцев. Это был его младший брат — Ласло Самуэли. Он подробно доложил командующему обстановку на фронте.

3

Сквозь пелену предрассветного тумана, сквозь сплошную завесу дождя, моросящего уже вторые сутки, чуть забрезжила заря. Наступило утро 19 апреля 1919 года. По проселочной дороге, увязая в грязи и с трудом передвигая ноги, брели в серых шинелях солдаты русско-польского батальона интернационального красного полка. Они шли к населенному пункту с труднопроизносимым названием — Пюшпёкладань.

Нестройны их ряды и не вьется над ними дымок цигарок и трубок. Тщетно шарит в карманах комбат Каблуков, пытаясь окоченевшими пальцами отыскать хоть крошку галеты, скудного вчерашнего пайка.

Голодные, измученные, унося с собой раненых, отступали красноармейцы интернационального батальона. Они продрогли до костей, несколько часов простояв на развилке дорог, напрасно поджидая обоз, который должен был доставить им продовольствие, плащ-палатки, вещевые мешки и кисеты с табаком. Трое суток преследовали их неудачи. Казалось, все было против.

Навстречу батальону плелись трое солдат. Они возвращались с железнодорожной станции, куда Каблуков послал их разведать обстановку. У бойца постарше — рыжая борода, у второго, помоложе, лицо изрыто оспой, а третий, белолицый и беловолосый, — совсем еще мальчишка. Шли молча, каждый погруженный в свои думы.

Рябой вспомнил 21 марта, когда перед ним неожиданно распахнулись ворота лагеря военнопленных. Кто-то крикнул!

— Отныне военнопленные могут свободно передвигаться по стране! За работу им будут платить.

В Венгрии — социалистическая революция!

На следующий день в лагерь прибыла вербовочная комиссия. Созвали митинг. Оратор горячо призывал всех вступить в Красную Армию Венгерской Советской Республики.

— В ее рядах, — говорил он, — вы будете сражаться за то же идеи, восторжествовавшие на вашей родине!

К военнопленным приезжал член венгерского Советского правительства. Стройный, молодой, он хорошо говорил по-русски.

— Венгры, — сказал он, — освобожденные русской революцией из таких же лагерей, создавали в России интернациональные отряды Красной гвардии. Тысячи венгерских интернационалистов и сейчас сражаются на Урале, в Поволжье, под Киевом…

И сам молодой нарком (рябой запомнил его имя — Тибор Самуэли) сражался в их рядах, был комиссаром. А когда оратор рассказал, как летом 1918 года, в дни эсеровского мятежа, он, Самуэли возглавил роту, сформированную из венгров — слушателей курсов агитаторов, и вместе со взводом латышских стрелков отбил у мятежников здание Московского почтамта, гул одобрения покрыл его слова. Русские солдаты были взволнованны. Да и как не волноваться? В то время как они томились в лагере, венгерские интернационалисты, заброшенные в далекую Россию, грудью защищали Советскую власть! И когда 16 апреля 1919 года на Советскую Венгрию вероломно напали румынские королевские войска, русские и польские солдаты встали в строй и сражались так самоотверженно, словно защищали от врагов свою родину. Но в первый же день боев их соседи на обоих флангах — подразделения секейской дивизии — неожиданно отступили, и батальону пришлось одному сдерживать напор превосходящих сил врага.

То же самое случилось вчера под селом Деречке, где интернационалистам удалось на несколько часов стабилизовать фронт. В ушах рябого и до сих пор звучит хриплый от досады голос комбата: «Отходить, товарищи! Секейцы самовольно оставили позиции!»

Рыжебородый растирает ладонью пустой живот. Продовольствие перестали подвозить еще за несколько дней до наступления румын. А тут еще крестьяне, как только начались военные действия, отказались брать новые, так называемые «белые деньги». Ничего не оставалось, как реквизировать у населения продовольствие. Но интенданты секейских частей натравливали на них крестьян.

«Это чужаки, — говорили они, — и расписке их командира — грош цена». Один из секейских офицеров даже подстрекал крестьян с вилами идти на закупщиков, тогда бы у него появились основания донести в Будапешт, будто «солдаты интернациональных частей грабят сельских жителей». А между тем всю тяжесть оборонительных боев на этом участке пришлось вынести интернациональному батальону. Огромные потери, невероятные лишения. По четверо суток не получали бойцы горячей пищи. А теперь кончились и галеты. Но горше отступления и голода было враждебное отношение секейских частей. Или они не хотят бороться за наше общее дело? — недоумевали солдаты-интернационалисты, — Что сталось с Венгерской Советской Республикой? Где же революционная солидарность?»

Теперь им приходилось обходить населенные пункты. В Пюшпёкладани они надеялись, что найдут на станции комендатуру или штаб и там получат указания, куда идти дальше, где стать на довольствие.

И вот разведчики возвращаются. Ничего утешительного не доложат они комбату Каблукову.

— А совсем недавно все казалось другим, — вздохнул молодой разведчик. Прежде, до нападения интервентов, их в каждом селе встречали цветами. Восторженно приветствовали в их лице вестников мировой революции.

— Станция занята противником? — раздался голос Каблукова, неожиданно появившегося перед удрученными разведчиками.

— Сам черт не разберет! — Рябой сдунул с усов дождевые капли. — Еле пробрались на станцию. Темно, поезда стоят без движения, пути забиты эшелонами. Перед вокзалом — столпотворение: беженцы, дезертиры… Все требуют, чтобы их эшелон отправили первым. В окне второго этажа пулемет, и только благодаря этому удается поддерживать хоть какой-то порядок. Пробиться к телефону нам не удалось. Солдаты митингуют. Один из эшелонов битком набит беженками и детьми. Все насмерть перепутаны. Ночью на соседний путь подошел состав, а в нем жандармы, женщины опознали убийц и насильников, от которых они бежали из родного города.

— Какие еще убийцы и насильники? — перебил рябого Каблуков. — Румынская полевая жандармерия бесчинствует!

— Нет, это венгерские жандармы. Надели прежнюю униформу и подняли мятеж против Советской власти. Учинили зверскую расправу над жителями…

42
{"b":"232926","o":1}