Вскоре у Антонины приключилось несчастье: видно, перестаралась в плотских утехах с Феодосием, или же вода в их совместной ванне оказалась чересчур тёплой, или то и другое вместе, только у неё открылось кровотечение, и она потеряла будущее дитя. Пролежала пластом весь день - потрясённая и подавленная, никого не желая видеть, даже своего фаворита. А потом объявила, что поедет к мужу на Сицилию - вместе с Феодосием и маленькой Иоанниной. Все пытались её разубедить, говорили, что теперь осень, а не за горами зима, и в такие погоды плыть с ребёнком небезопасно, но она ничего не желала слушать, отвечала твёрдо: к девочке приставим нянек и мамок, те её защитят от простуд. В том числе велела и Македонии, чтобы собиралась в дорогу. Та почтительно поклонилась. А потом сообщила Кифе, остающемуся в столице:
- Там уж поквитаемся с потаскухой! Выведу её на чистую воду. Расскажу хозяину обо всём, в том числе, почему получился выкидыш.
Как ни уговаривал слуга челядинку, как ни умолял образумиться, женщина твердила упрямо: будь что будет, только под одной крышей мне с гетерой не жить, лучше пусть убьют, чем терпеть позор.
Отвалили от пристани в гавани Кондоскалия в ноябре 535 года и приплыли в Сиракузы ближе к Рождеству. Велисарий встретил их с удивлением, а когда узнал, что ещё не родившийся ребёнок погиб, сильно огорчился. Утверждал, что фортуна отвернулась от него, нет нигде удачи - ни в военном деле, ни дома. Но к весне успокоился, утешаясь играми с маленькой дочерью. Девочка его обожала, обнимала, тискала, целовала в щеку, а однажды прошептала на ушко:
- Мой любимый папочка! Я тебя люблю много больше мамочки!
Он ворчливо заметил:
- Этак не годится. Мамочку нельзя не любить.
- Я её люблю, но тебя сильнее.
- Отчего же так?
- Потому что любишь меня больше всех на свете.
- Это верно.
- А она больше любит братца Феодосия.
- Да с чего ты решила, глупая?
- Без конца с ним воркует и милуется, а когда ты уехал, то купала его в лохани. А меня вот не искупала ни разу.
Поразившись, Лис проговорил:
- Что, собственноручно купала?
Дочка рассмеялась:
- Да, собственноручно. Как же можно ещё купать? Захожу и вижу: Феодосий голый в ванне стоит, ну а мамочка заботливо вытирает его простынкой.
Полководец сглотнул:
- Мама тоже голая?
- Нет, была в тунике.
- Очень любопытно.
Понимая, что сама Нино правду не расскажет, Велисарий позвал к себе Македонию. Та заметно дрожала, прятала глаза и всё время на груди теребила край накидки. Бывший её любовник спросил:
- Ты по-прежнему относишься ко мне хорошо?
Женщина пошла пятнами, молча покивала. Еле слышно произнесла:
- Как иначе? Вы мой господин, я служу вам столько лет преданно и верно…
- Вот и говори правду.
- Так насчёт чего, ваша светлость?
- А насчёт Антонины и Феодосия.
У служанки повисли слезы на кончиках ресниц. Стиснув в кулаке край накидки, только прошептала:
- Я не разумею, о чём вы.
- Как - не разумеешь?
- Нет, не разумею.
- Как они себя вели без меня?
- Да обыкновенно…
- Отвечай, не бойся.
- Я и не боюсь. Мне чего бояться?
- Правда, что она мыла сына в лохани?
Македония уткнулась носом в ладони и склонила голову низко-низко. В голосе у Лиса зазвучала досада:
- Отвечай же, ну! Что ты там страдаешь?
- Не могу, не могу, - пробубнила она, продолжая стоять, сильно сгорбившись.
- Отчего не можешь?
- Чтоб не огорчать вас. И не поплатиться за правду.
- Кто ж тебя накажет за правду?
- И хозяйка, и вы, оба вместе.
- Обещаю, что не поплатишься.
- Вы-то обещаете, а она?
- А она тем более.
- Нет, боюсь, боюсь.
Он схватил её за руку, чуть пониже запястья, дёрнул, открывая лицо:
- Я приказываю тебе! Если не расскажешь, хуже будет!
Женщина вздохнула:
- Да куда уж хуже! Хуже не бывает. - Отняла от лица и вторую руку, вытерла глаза и ещё раз вздохнула: - Так и быть, скажу. Да простит меня Дева Мария Богородица и Господь Наш Иисус Христос. - И перекрестилась. - Да, купала, верно. И сама с ним купалась вместе. И все ночи проводили вдвоём на супружеском - значит, вашем - ложе. - Пальцы Македонии явственно тряслись.
- Свят, свят, свят! - вырвалось у Лиса. - Да неужто правда?
Он сидел весь красный, не похожий на себя самого - не военачальник, командир, консул, правая рука императора, а испуганный обиженный мальчик. Жалобно спросил:
- Ты не врёшь, сознайся? - Не дождался её ответа и мотнул головой в отчаянии: - Знаю, что не врёшь. Вижу, что не врёшь. Я рогат, рогат! Это нестерпимо! - Сморщился, зажмурившись.
Посидел несколько мгновений в молчании. Наконец, Велисарий открыл глаза, более холодные, чем до этого, и проговорил вроде отрешённо:
- Как давно их связь?
Челядинка сказала робко:
- Мне откуда знать!
- А тебе как давно известно?
Та задумалась, а потом ответила:
- Почитай уж, четыре года. Как вернулись из Персии.
Полководец ахнул:
- Как вернулись из Персии! Ничего себе!… Что же ты скрывала? Почему не предупредила? А ещё считаешься друг…
- Я не друг, я служанка… Мы в дела господ не встреваем… И сейчас рассказала зря…
Он вскочил и забегал по комнате, брызгая слюной и тряся огромными кулачищами:
- Нет, не зря, не зря! Надо положить этому конец. Безусловно, что она будет отпираться, говорить, что её грубо очернили… Кто ещё свидетель? Назови скорее.
Македонии пришлось тут же упомянуть нескольких рабов и служанок. Велисарий велел тотчас их позвать, а затем допросил с пристрастием. Те вначале стеснялись, но потом, под его нажимом, сообщили правду - да, у них на глазах Антонина изменяла ему с Феодосием.
Лис уже больше не бесился, задавал вопросы спокойно, даже хладнокровно, вроде речь вели о каких- то третьих лицах, а не членах его собственной семьи. Под конец промолвил:
- Можете идти. Все идите, все. Македония тоже. Мне необходимо побыть одному.
Взял кувшин с вином и наполнил чашу. Медленно приблизил к губам и вдохнул винный запах. Отодвинул, поёжился. Нет, вина не хотелось вовсе. Может быть, воды? Подошёл к бочонку, зачерпнул ковшом. Выпил и почувствовал облегчение. Сел, остатки воды вылил на ладонь и смочил лицо. Ощутил озноб. Сам себя спросил: что теперь надо предпринять? Их, любовников, посадить на кол, а затем самому броситься на меч? Пошло, глупо, мерзко. На кого тогда останется Иоаннина? Кем она вырастет без родителей и с клеймом отца-самоубийцы? Может быть, казнить одного Феодосия, а жену прогнать и затеять развод с согласия патриарха? Слухов не оберёшься, толки поползут по всему Константинополю и стране. Он, великий завоеватель, слава империи, покоритель «Ники», Африки и, возможно, Италии, оказался смешным, незадачливым рогоносцем, о которых поют сальные куплеты на представлениях в цирке… Нет ничего опаснее смеха простолюдинов. Смех ниспровергает диктаторов. Допускать огласки нельзя - это однозначно. Стало быть, простить? Вот ещё чего не хватало! Впрочем, надо выслушать и другую сторону - может быть, не всё так трагично?
Дверь открыл, вышел на балкон внутреннего дворика. Посреди него бил фонтан. Зеленели клумбы, распускались бутоны. Македония шла, за руку держа Иоаннину; та, увидев отца на балконе, радостно махнула ему ладошкой. Лис в ответ тоже помахал. В Сиракузах пахло весной. Вот - весна, а кругом несчастья: и измена Нино, и необходимость отложить наступление на Неаполь из-за бунта в Ливии… Дьявол! Не везёт. Неужели и правда, Фортуна от него отвернулась?
- Звал? - спросила супруга за спиной Лиса.
Он какое-то время оставался стоять, грозно перекрестив руки на груди, лишь затем повернул к ней лицо. Совершенно спокойное, будничное, может быть, более серьёзное, чем обычно. Посмотрел на женщину из-под вполовину опущенных век. И отметил про себя: да, она по-прежнему хороша. То, что называется «дама в соку». Налитая, спелая. Волосы - воронье крыло - собраны на затылке. Белая красивая шея. Неширокие покатые плечи и высокая (всё ещё высокая!) грудь. Круглые бедра в складках пеплума. Всё ещё манящие бедра. Вожделенные бедра!
