Отдышавшись на свежем воздухе, Велисарий спросил у Ситы:
- Как ты думаешь, что сие может означать?
Тот обмахивался краем плаща:
- Не могу представить… Понимаю только одно: наш араб скончался не по собственной воле.
- Получается, что его убили? Кто? Зачем?
Находившийся рядом Прокопий отметил:
- Геродот пишет, что примерно таким же способом умертвили финикийского царя Аспаркама: пропитали его тунику снадобьем, поначалу безвредным, а потом, под воздействием воздуха, превратившимся в страшную отраву.
Лис перекрестился:
- Свят, свят, свят! Да кому ж это было нужно? Я сейчас не про финикийца, как вы понимаете…
Гермоген покашлял в кулак:
- Мало ли кому… Кто-то ревновал сильно, может быть?
Все взглянули на него изумлённо:
- Ты считаешь?…
Тот отвёл глаза и развёл руками:
- Ничего считать не могу, ибо не располагаю никакими фактами. Высказал догадку, ничего боле.
Вуза произнёс:
- Господа, господа, надо сохранять осторожность. Мало ли кому что покажется! Нам судить о жизни августейших особ не по чину. Коль убили - значит за дело.
Сита возразил:
- Этак рассуждать, то получится, что убить безнаказанно можно каждого. Существуют законы, нормы, правосудие…
- На пергаментах - да. Но в реальной жизни?
- Мы не варвары, между прочим!
- Кто тебе сказал?
В общем, смерть несчастного ул-Кайса всех разволновала. Слуги с большими предосторожностями, в кожаных рукавицах, чтобы не касаться отравленной материи, завернули труп в одеяло и незамедлительно положили в гроб, тут же заколотив крышку. Похороны были скромные. Вещи Имра сожгли. И стихи его, дошедшие до нас в некоторых списках, - лишь ничтожная часть сочинённого этой незаурядной личностью - удальца, гуляки, соблазнителя женщин и царя в изгнании.
Больше остальных опечалилась Антонина: молодой человек ей нравился, и она хотела познакомиться с ним поближе. Думала: уж если тётя Феодора, набожная, сильная, не смогла устоять перед этим херувимчиком, то, наверное, было отчего. И вздыхала: «В Даре скучно, гнусно и тоскливо. Никаких надежд на скорое возвращение. И зачем я решила выйти за Велисария?» Оставалось лишь одно развлечение - юный Феодосий; но его по-прежнему держали в войсках, и жене командующего восточной армией Романии приходилось ждать, разрешат ли Фотию и сводному брату отдохнуть от боевых действий и приехать в крепость, под крыло матери. Случай выдался в середине августа.
7
Персы отошли и, по-видимому, не имели намерений снова нападать в ближайшее время. Византийский лагерь под Дарой хорошо укрепили, Вуза с Фарой под водительством Ситы регулярно устраивали учения, чем позволили Лису съездить в близлежащий город Амиду, чтобы провести там инспекцию местного отряда. Он боялся атаки с юга и хотел проверить, хорошо ли защищены границы империи по течениям Тигра и Евфрата. А в его отсутствие Феодосий с Фотием попросились у командиров побывать в Даре. Обстановка сохранялась спокойная, конные разъезды докладывали, что противника не видно нигде, и вельможным юношам без труда позволили провести дня четыре за стенами крепости. То-то было счастье!
Антонина обрадовалась немало, тут же распорядилась разогреть воду в термах, принести свежие простынки и побольше золы (в бане натирались золой, так как мыла ещё варить не умели), а пока молодые люди купались, хлопотала с кухарками, накрывала на стол. Чистых, розовых сыновей проводила в триклиний, пригласила на ложа и сама наливала вино. Те, весёлые, беззаботные, пили, ели и рассказывали разные солдатские байки. Феодосий сказал:
- Велисария в войсках очень уважают и даже боятся. Первое время относились ко мне и Фотию с подозрением - как-никак сынки командира! Но потом быстро поняли, что не станем доносить по начальству, и уже смотрели по-дружески.
- Вас не ранило? - беспокоилась Нино.
- К счастью, нет. Фотию слегка поцарапало предплечье дротиком, но несильно, всё уже зажило.
- Может, лучше вам служить в коннице? Менее опасно?
У родного сына вырвался смешок:
- Да! И грохнуться с коня посреди атаки! Нет, спасибо.
- Но ведь вы обучались выездке в гимнасии?
- Не настолько, чтобы воевать в кавалерии.
Ужин длился долго. Юноши от выпитого и съеденного сильно осовели и едва двигали ногами по пути в свои спальни. Слуги их поддерживали под мышки.
Антонина, уложив Фотия, ласково поправила простыню и поцеловала в висок. Он спросил сквозь сон:
- Мы всё о себе, о себе… Ты-то как сама?
- Хорошо, мой милый. Не волнуйся, спокойной ночи. - И заботливо погасила свечу.
Вышла, дверь прикрыла. Сделала несколько шагов и, нажав на медную ручку комнаты Феодосия, заглянула внутрь. Там свеча всё ещё горела, а приёмный сын безмятежно спал, разметавшись на постели совершенно нагой. Молодое мускулистое тело, сильный торс и плоский живот, завитки волос на лобке и такое нежное розовое достоинство взволновали женщину. Не смогла преодолеть вожделения, с тихим стоном развязала тесёмки у себя на плече и на талии, сбросила одежду и легла рядом с юношей. Мягко притянула к себе, стала обнимать, жарко целовать и лизать в самых потаённых местечках. Он мурлыкал во сне, поддавался ей, сладко улыбался. Но когда она приступила к главному, вдруг открыл глаза и, увидев всё происходящее, страшно удивился. Приподнявшись, пробормотал:
- Мама, вы?… Что вы делаете, мама?… Это же грешно…
- Ничего, ничего, мой милый, - отвечала она, продолжая ласки. - Ты ж мне не родной, а приёмный… Значит, ничего…
- Нет, а как же папа?… То есть, Велисарий? - слабо сопротивлялся юноша.
- Папа не узнает… Ты ведь не расскажешь ему? Ну, а я тем более…
- Нино, Нино, нельзя… - Феодосий откинулся на подушки и страдальчески посмотрел в потолок. - В вашем положении, Нино? Разве можно?
Женщина взглянула ехидно:
- Именно в моём положении, славный дурачок! Именно в моём положении - значит, без последствий.
- Да, но плод? Можно потревожить…
- Нет, на пятом месяце это позволительно… - И с такой горячностью стала возбуждать его плоть, что приёмный сын, сдавшись ей без боя, целиком отдался сладострастному чувству. Только вздрагивал и шептал:
- Боже, что мы делаем… Боже, как приятно!… - и кряхтел, и морщился, выгибая шею, скалился, стонал, задыхался и едва не разрывал простыню, смятую, зажатую в его кулаках. Ложе колыхалось от неистовых колебаний, белая набухшая грудь матроны прыгала вверх-вниз у него перед глазами, а кошмарные тени, создаваемые отблесками свечи, корчились по стенам.
Наконец, спазмы поутихли, и любовники, отсоединившись, не спеша приходя в себя, вытянулись в постели, жаркие и влажные от испарины.
Антонина прижала губы к его щеке и произнесла томно:
- Это было великолепно, милый. Я давно не испытывала столь глубокого удовлетворения.
Юноша открыл сомкнутые веки:
- Как, а с папой? То есть, Велисарием?
Женщина ответила несколько задумчиво:
- Понимаешь, детка… с Лисом я по-прежнему счастлива, конечно… но со временем… даже всё прекрасное приедается…
- Он тебя берет часто?
- Чаще некуда. Иногда по четыре раза в сутки.
- Ничего себе!
- Я порой даже говорю: погоди, не надо, дай передохнуть - да куда там! Лишь одно на уме, глядя на меня. А начнёшь всё-таки отказывать - сразу подозрения, что ему с кем-то изменяю. Он с годами сделался такой нетерпимый!
- Потому что привык командовать.
- Безусловно, да, но ведь я ему всё-таки жена, а не полковая шлюха!
Вскоре Антонина, одевшись и поцеловав Феодосия на прощанье, выскользнула из комнаты. Молодой человек упал на колени перед образами и, крестясь, долго повторял:
