Гитович перевел немало стихов Цюй Юаня. К числу наиболее совершенных переводов относится перевод лучшего из 25 его произведений — «Лисао» («Скорбь»). Это — большая поэма, повествующая о переживаниях поэта, только что несправедливо отрешенного от должности и сосланного на юг. Однако содержание поэмы выходит далеко за рамки биографии одного человека. В ней с исчерпывающей полнотой поэт высказывает свой взгляд на современную ему действительность. Цюй Юань свой талант, свою мудрость хотел отдать людям, государству, чтобы видеть его «в полном процветанье», но —
Погрязло все
В стяжательстве махровом,
Где каждый
Черной злобой одержим.
Деспотизм власти тиранов, которым душа народа навек чужда, низкопоклонство претили поэту, он задыхался в атмосфере, где слово разума вызывало насмешку или негодование.
Скорблю —
Какие люди правят нами!
В какой ничтожный век
Живу сейчас!
И слезы
Закрываю я цветами,
А слезы
Все текут из старых глаз…
Цюй Юань пишет о крушении своих иллюзий и тем не менее не изменяет идеалам.
Не дружит сокол
С птицами простыми,
Кружась над миром
Гор или равнин.
Квадрат и круг —
Они несовместимы,
Гитович не сразу взялся за перевод поэмы. Стало известно, что издательство предложило перевести «Лисао» Ахматовой. Она начала работать над переводом.
Н. Т. Федоренко, сделавший подстрочник, недоумевал, почему медлят с переводом «Лисао».
Между тем объяснение было простое.
«Я, как Вы прекрасно понимаете, готов был бы идти для Анны Андреевны хоть в огонь и в воду, а не то чтобы уступить ей Лисао, — писал Гитович Н. Т. Федоренко. — Но Ваш перевод остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой действительно потрясающей и гениальной поэмой.
И вот ведь как бывает: только переводя стихи Цао Чжи, самого прямого на мой взгляд, последователя Цюй Юаня, я нашел (для себя, конечно), как мне кажется, правильный и рифмованный путь для перевода Лисао. Я перевел поэму за четверо суток. Я не оговариваюсь: я подсчитал, что за это время я спал не больше десяти часов. Иначе я не мог…
Итак, когда я перевел Лисао и сжег свои корабли, я не мог, разумеется, и думать о том, чтобы опубликовать его без благословения Вашего и без благословения первого переводчика, потому что им была Ахматова. Я послал ей поэму. Телеграмму я получил сразу: „Благодарю за великого Лисао. Перевод выше любых похвал“».
С не меньшим воодушевлением Гитович работал над переводами Ли Бо. Этого поэта называли магом, волшебником. Он умел, как говорили современники, «взнуздать ветер» и мчаться в свободном полете во Вселенной. Земля была для него постелью, а одеялом — небо. Это был эпикуреец и мечтатель, изведавший в жизни, казалось, все, что может выпасть на долю человека: побывал на вершине славы и был приговорен к смертной казни, правда, потом замененной ссылкой. Ли Бо превыше всего ставил независимость. Однажды «в кабачке на базаре в Чанани» он дремал, когда император прислал ему приглашение на императорскую лодку. Ли Бо не соблазнила милость владыки. Он просил посыльного передать: «Я слуга вашему величеству, но когда пьян, я сам — небожитель».
Гитович переводил и Ду Фу, мечтавшего «такой построить дом», где всем людям было бы тепло («пусть я замерзну — лишь бы было так»).
Ду Фу, пишет Гитович в «Заметках переводчика»:
«никогда не обладал славой, какой обладал его старший друг Ли Бо, которому, так или иначе, слава помогала жить. Ду Фу, — он был моложе Ли Бо на 11 лет, — восхищался своим гениальным другом. О соперничестве между ними, казалось, не могло быть и речи. Так думали современники, так думали друзья этих двух поэтов. Так не думал только один человек в Китае: Ли Бо. Это явствует из его стихов к Ду Фу, иногда шутливых и слегка насмешливых. А если посоветоваться с его стихами, то совершенно отчетливо видно: Ли Бо знал, что его молодой друг не только равноценен ему по необычайной своей гениальности, но где-то Ду Фу более серьезен».
У старых китайцев, отметил академик Н. И. Конрад на обсуждении переводов Гитовича, была великолепная традиция: не отпускать своих поэтов в вечность, не дав им наименования. Ду Фу дали наименование — шэн, что значит мудрец…
Ду Фу писал о страданиях народа как о своих собственных. Его поэзия — поэзия самой высокой гражданственности. Он никогда не забывал о том, что во дворцах «вина и мяса слышен запах сытый, а на дороге — кости мертвецов». Он с гордостью причислял себя к тем, кто «глиняный старый кувшин берет» «в крестьянские грубые руки», совершенно недвусмысленно заявлял о своих социальных симпатиях.
Книга стихов Ду Фу в переводах Гитовича выдержала за короткое время три издания. С ее страниц звучит голос поэта, о котором невозможно сказать, что он «древний» — так современно звучат его стихи. Вот, например, «Песня о хлебе и шелковичных червях»: поэт огорчен, что всюду, куда ни бросишь взор, увидишь воинов в доспехах.
О, если б
Переплавить мы могли
Чтоб каждый дюйм
Заброшенной земли
Перепахать —
И было б так всегда!
Чтобы крестьянин
Сеял в добрый час
И шелководством
Занялся опять;
Чтоб мирным людям,
Как теперь у нас,
Не надо было
Слезы проливать;
Мужчины в поле
Выполняли б долг,
И пели женщины,
Мотая шелк.
Двадцать послевоенных лет отдал Гитович переводам древней китайской поэзии. Постепенно он выработал твердые принципы этой работы. Они основываются на опыте всего переводческого цеха, на традициях таких выдающихся мастеров, как С. Маршак, М. Лозинский, А. Ахматова, К. Чуковский, и многих других.
Гитович с предельной четкостью зафиксировал свои взгляды в записных книжках:
«Переводчик обязан видеть, и не только видеть, а и любить человека, стихи которого он переводит.
…Пока я с Байроном курил,
Пока я пил с Эдгаром По…
Переводчик должен пить с пьющим, курить с курящим. Если это не так, то нечего и говорить о художественном переводе.
Это не искусство, а промысел, — даже не ремесло, которое подлежит уважению.
В жизни они будут ехать в разных вагонах — для курящих и некурящих. Эдгар По — в шалмане, а переводчик ждет у входа».
