В письме М. Марьенкову, датированном 24 декабря того же года, Гитович сообщает: «Доступ в газеты мне здесь открыт».
Он по-прежнему много пишет, хотя печатается в Ленинграде на первых порах не часто. Зато принимает участие в платных литературных вечерах. Так, он не без гордости пишет тому же М. Марьенкову:
«Все же и червонец, полученный за прочтение нескольких стихов, не плохая вещь. Для меня это — месячная плата за квартиру».
Ему же несколькими днями позже:
«Через ЛАПП устроился рабочим в стеклографию. Работать начинаю через несколько дней. Таким образом денежные дела у меня устроились».
Участие в литературных вечерах, работа в стеклографии, занятия в «Смене» отнимают немало сил и времени.
«Я глубоко виноват перед Вами, уважаемый Михаил Макарьевич, — читаем мы в письме Марьенкову, — но, право, заслуживаю снисхождения, ибо после 10-ти часового рабочего дня (меньше у меня не бывает) писать письма вещь не легкая, особенно таким непривычным людям, как я».
Постепенно Гитович становится своим человеком среди сменовцев, его знают в ЛАППе, начинают охотно печатать, и даже дают творческие командировки. В 1929 году он отправляется в свою первую поездку в Среднюю Азию. На следующий год впервые побывал в Заполярье. В архиве поэта сохранился документ, относящийся к этой поездке:
«ВСЕМ ПАРТИЙНЫМ, СОВЕТСКИМ И ОБЩЕСТВЕННЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ МУРМАНСКОГО ОКРУГА
Ленотгиз просит Вас оказать содействие члену ударной бригады ленинградских писателей тов. Гитовичу А. И. в ознакомлении с рыбацкими и оленеводческими колхозами, лесозаготовками, апатитовыми разработками и собирании литературного материала для законтрактованного ГИЗом художественного произведения.
Зав. лит. — худ. отд. Чагин».
А. Гитович, В. Сахаров, Л. Рахманов и работники мурманской библиотеки. Мурманск, 1930
На занятиях группы «Смена» Гитовичу здорово достается за киплинговские интонации, но новые друзья умеют по достоинству оценить и оригинальные строчки. К сменовцам приходят лучшие советские поэты: им читает новые стихи Тихонов, здесь бывают Маяковский, Светлов, когда приезжают из Москвы. Да и сами сменовцы — люди интересные, а как поэты — просто незаурядные. Борис Корнилов, Борис Лихарев, Ольга Берггольц… Почти на каждом занятии знакомит сменовцев с новыми своими стихами руководитель группы Виссарион Саянов… Учиться интересно. Занятия начинаются вечером, а нередко заканчиваются далеко за полночь, но и потом из прокуренной комнатушки переносятся на гулкие от ночной тишины набережные Невы, убегающие в сизую даль проспекты.
Группе «Смена» «повезло»: о ней довольно подробно рассказано в нашей критической литературе, в многочисленных воспоминаниях. Мне нет необходимости повторять сказанное другими. Ограничусь лишь выдержками из статьи одного из руководителей «Смены» В. Друзина, напечатанной в конце 1928 года в «Красной газете»:
«Группа „Смена“ начала свою работу осенью 1924 года. Организатором и первым руководителем ее был поэт В. М. Саянов.
В первые же два года состав „Смены“ полностью изменился. Те молодые писатели, которые сейчас определяют лицо группы, работают в ней с 1926 года, и только кое-кто с 1925 года. Таким образом, фактически группа „Смена“ насчитывает только 2 1/2 — 3 года работы.
Год тому назад в издательстве „Прибой“ вышел сменовский альманах „Кадры“, где демонстрировались прозаические опыты Г. Гора, Ю. Берзина и Н. Петрова.
Эти прозаики отошли от серого, нудного бытовизма, от беспомощного нагромождения малозначащих деталей. Они попробовали создать новые конструкции, основанные на остром стиле, на сюжетной игре и т. п.
Но благодаря тому, что и Гором, и Петровым, и Берзиным был взят малоценный, а подчас и вовсе неинтересный материал, а также благодаря тому, что попытки формального новаторства не сопровождались необходимым мастерством, — получились вещи, лишенные всякой социальной ценности.
Сейчас прозаики „Смены“ исправляют свои ошибки, сохраняя основное стремление к культуре слова.
В общем, прозаики „Смены“ пока что находятся в процессе формирования, и говорить о них подробно еще рано. Гораздо интересней поэты „Смены“, имеющие много достижений и определяющие собой литературное лицо группы.
Сменовские поэты учатся культуре слова у лучших дореволюционных и революционных мастеров, подчиняя эту учебу целям пролетарской поэзии…
Основная установка поэтов „Смены“ — выразить новое, пролетарское мироощущение свежими, убедительными изобразительными средствами».
Далее автор статьи дает подробную характеристику лучшим поэтам «Смены». Начинает он с Гитовича, почти полностью цитируя его стихотворение «В историческом музее» как образец яркого «идеологического самоопределения».
Александр Гитович искал свой путь. Именно свой, а не дорожки, проторенные уже кем-то. Это было весьма характерно для сменовцев. Они были политическими единомышленниками, видели свой долг в служении делу коммунизма, но это не мешало им широко смотреть на литературную жизнь, не порождало замкнутости, стремления к литературному сектантству. «Литературная группа „Смена“, хотя и входила в РАПП, жила подлинной, а не обуженной и не препарированной литературной жизнью, — читаем в воспоминаниях Г. Гора, опубликованных в 1968 году в журнале „Звезда“. — Ее члены писали, спорили, мало интересуясь рапповской и налитпостовской схоластикой».
В одной из записных книжек А. Гитовича сохранилась любопытнейшая запись:
«…Никто из молодежи, наверное, не знает о тех литературных схватках, которые происходили в 20-х годах нашего необычайного столетия.
Были рапповцы, были пролеткультовцы, были формалисты, были лефовцы, были имажинисты, и уже, наверное, никто не помнит, что были обереуты…
Были годы моментально возникающих слав; где-то в глубине души люди знали, что эта слава преходяща, но они цеплялись за свою мимолетную славу, потому что понимали: настоящей славы им никогда не достигнуть.
Сейчас странно вспоминать об этом.
Откуда я получил первый удар по своему мальчишеству и по своим мальчишеским увлечениям? Думаю, что ни один человек на белом свете об этом догадаться бы не сумел. Этот удар был нанесен мне, так сказать, слева. Ничего более фантастического я не мог ожидать. Не кто иной, а Николай Макарович Олейников, казалось бы самый левый из левых, признававший только Хлебникова… сказал мне, уважительно называя меня, мальчика, „Александр Ильич“: знаете, у нас плохая поэзия; если хотите знать, то из нашей современной поэзии останутся только стихи Бунина».
Множественность литературных групп тех дней, несомненно, оказывала какое-то влияние на людей того поколения, к которому принадлежал Гитович, но оно не было глубинным. Это поколение было детьми революции, ее первой зеленой порослью. Празднование 10-летия Великого Октября, прошедшее незадолго до приезда Гитовича в Ленинград, словно бы приблизило к ним, вступающим в жизнь, романтику революции.
Мы смело в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.
Эта песня наших отцов стала гимном наших старших братьев. Да, они горевали по поводу того, что опоздали родиться, но были убеждены: им еще представится возможность доказать свою преданность красному знамени, и это тоже будет кровавый и жестокий бой. «Еще мы в штатском, но уже солдаты», — писал Н. Ушаков. «Трехгранным упорством граненой стали», казалось А. Суркову, должны отливать строчки стихов, обращенных к завтрашним солдатам. Поколение Гитовича, особенно его ленинградские ровесники, жило с обостренным чувством того, что революция продолжается, «с Интернационалом воспрянет род людской». Молодежь считала, что предстоит «последний и решительный бой», что главное — готовность умереть за грядущий коммунизм.
