Когда на пестром плоскогорье
Сияет лето,
Ты различишь в его просторе
Два ясных цвета.
Холмы и нивы, горные склоны и прибрежные леса дают Корее зеленый цвет. Бурные реки, кипящие пеной, одежда крестьян, мотыгами обрабатывающих землю, камни на могилах их предков — белые. А советские воины-освободители принесли на танках и крыльях своих самолетов третий цвет, издавна принадлежавший корейцам, — красный.
Прошедший в битве раскаленной
Огонь и воду,
Он белый цвет и цвет зеленый
Вернул народу.
В Корее Гитович в полной мере изведал счастье, которое знакомо было всем нашим воинам, участвовавшим в освободительных походах и в Европе, и на Востоке. Он с гордостью писал о том, как, встречая его, корейцы благодарили: «Несет Россия — Корень Жизни всем простым и угнетенным людям».
Поэт побывал во многих корейских городах, в отдаленных селах, встречался с сотнями людей и за праздничным, столом и в поле, и постепенно перед ним раскрылась душа народа, а это помогло ему приобщиться к духовной жизни его, познакомиться с искусством — живописью, танцами и, конечно, прежде всего с поэзией Кореи.
Вот тогда-то он вместе с Бурсовым решили написать книгу о Корее. Их поддержал Союз писателей. Советскому командованию были посланы соответствующие письма, и вскоре ленинградские литераторы получили в свое распоряжение автомобиль, чтобы начать новую поездку по стране, уже для сбора материалов.
Б. Бурсов и А. Гитович с корейскими друзьями. Корея, 1947
Когда материал был наконец собран, соавторы обратились к члену Военного Совета Т. Ф. Штыкову с просьбой разрешить им выехать в Ленинград.
— Почему бы вам не писать книгу о Корее в Корее? — резонно спросил Штыков.
Говорить о том, что литераторы истосковались по семьям, родному городу, о том, что они, наконец, мечтают о демобилизации (ведь война давно окончилась!), было бесполезно. И Бурсов сказал:
— Товарищ генерал, а знаете, что «Мертвые души» Гоголь писал в Риме?
Генерал секунду помолчал, потом рассмеялся и сказал:
— Ну, ладно, дадим вам двухмесячную командировку в Ленинград.
Командировка действительно была выписана, но писаря, видимо, оформили ее не так, как положено. Поэтому, когда по приезде в Ленинград Гитович и Бурсов явились к военному коменданту города, чтобы стать на учет и продовольственное снабжение, им было в этом отказано. Работа над книгой неожиданно осложнилась, ибо в 1946 году без карточек и продовольственных аттестатов прокормиться было крайне сложно. Но как бы там ни было, почти за два месяца книга была готова и сдана в журнал «Новый мир».
Гитович усиленно изучал корейскую поэзию. Те Ги Чен помогал ему. Так началась дружба ленинградского литератора с поэтами Кореи.
Гитович с увлечением переводил их стихи, многое сделал для того, чтобы сблизить обе поэзии — русскую и корейскую. Интерес к поэзии Кореи повлек за собой обращение к китайским поэтам. Китайской классической поэзии он и отдал жар своей души, свое поэтическое мастерство.
Про одного из представителей этой поэзии — Ван Вэя (701–761) современники говорили: у него «в стихах — картины, а в картинах — поэзия». Стихи его действительно были многоцветными, краски в них — как на древней миниатюре — не тускнеют от времени. Для поэта Цао Чжи (192–232) страданья соотечественников становились и его личным страданием, пыткой его сердца.
Родится
Слабый человек на свете,
Потом исчезнет,
Как роса на солнце.
Природа
Не дарует нам бессмертье:
Как тень и эхо —
Юность не вернется.
И я — не камень,
Не металла слиток,
Погибну я
Среди сердечных пыток.
В этих и других китайских классических поэтах Гитовича привлекали гуманизм, вера в человека, безграничная любовь к родной стране и ее народу.
Гитович не знал китайского языка, но он работал рука об руку с теми, кто делал подстрочники. «Работать надо с учеными, влюбленными в китайскую поэзию, — говорил он. — Впрочем, настоящий китаевед не может не быть влюбленным в поэзию: потому что в Китае поэт и ученый — синонимы». Следует заметить, что Гитовичу повезло: его советчиками и друзьями были такие специалисты древней китайской поэзии, как Г. О. Монзелер, Б. И. Панкратов, молодые ученые В. В. Петров, О. Л. Фишман, Е. А. Серебряков и др. Все это в сочетании с высокой интуицией и великолепной техникой позволяло ему добиваться того, что авторы, жившие в незапамятные времена, становились для нас живыми людьми.
«Если бы Вы ничего не сделали, кроме этих переводов, — писал Гитовичу 15 мая 1957 года Николай Заболоцкий, только что прочитав книгу избранной лирики Ли Бо, — и в этом случае Вашему имени была бы обеспечена почетная известность. Будем надеяться, что наши потомки воздадут должное поэтам-переводчикам, искусство которых нимало не уступает искусству оригинальной поэзии».
Это — свидетельство собрата по перу, тоже отдавшего переводам немало сил, мастерства и вдохновенья.
А вот что пишет профессор Н. Федоренко, не раз готовивший для поэта подстрочный перевод:
«Ваш перевод оставляет наилучшее впечатление. В нем настроение и атмосфера поэта и литератора. Это уже не перевод. Здесь творчество. Остается поэтому лишь изумляться близости к оригиналу, которую Вам удалось сохранить».
Мы уже знаем, что всю жизнь Гитович мечтал быть первопроходцем. Он хотел открывать перед читателем красоты Карелии и картины напряженнейших будней пустыни. Он активно разрабатывал военную тему и внес свою лепту в развитие лирики. В древней китайской поэзии он увидел такие драгоценные россыпи, что сделал работу над переводами главным делом своей жизни в последние годы. Как истинный художник, он не мог наслаждаться этими богатствами в одиночестве.
Русский читатель почти ничего не знал о первом великом поэте Китая Цюй Юане (340–278 до н. э.), творчестве Тао Цяня (365–427) и их прямых наследников — замечательного романтика Ли Бо (701–762), его друга — выдающегося лирика Ду Фу (712–770). Правда, первые переводы этих и некоторых других китайских поэтов были сделаны в 20-х годах нашего века Ю. К. Шуцким под редакцией академика В. М. Алексеева. Но они не стали достоянием широкого круга читателей. В большой и самобытный мир их поэзии ввел нас Гитович.
Две с половиной тысячи лет назад жил поэт Цюй Юань (340–278 до н. э.). Через все его произведения проходит тема трагической участи народа и государства, предаваемых бесчестными вельможами. Историк Сыма Цянь, живший сто лет спустя после смерти Цюй Юаня, писал:
«Цюй Юань сумел показать всю широту справедливости и добродетели, он описал все способы устранения смут в государстве. При этом он учел все до самого конца. Сочинения Цюй Юаня лаконичны, слова сокровенны, стремления чисты, деяния бескорыстны. Стихи его невелики по размеру, но говорится в них о вещах великих; он приводит близкие нам примеры, но в них можно усмотреть весьма глубокий смысл. Так как стремления Цюй Юаня чисты, то все вещи, о которых он говорит, благоухают. Так как деяния его были бескорыстны, то он предпочел смерть изгнанию. Его хотели втоптать в грязь, но он отряхнулся и вспорхнул над прахом, как мотылек. Никакая грязь не пристала к нему! Стремления, которые им руководили, в блеске своем могут соперничать с сиянием солнца и луны».
