– Да, мне больно, черт возьми. А почему, собственно, нет? Я ведь такой же человек, как и все остальные. И мне тоже бывает больно.

Выругавшись, он вскочил на ноги, сокрушив стоявший возле дивана столик. Когда тот с грохотом рухнул, Джонни обернулся к Рейчел. Хотя он и нетвердо стоял на ногах, вид у него был устрашающий. Глаза метали молнии, кулаки крепко сжаты и, казалось, готовы обрушиться на любого, кто попадется под руку.

Рейчел подняла на него взгляд, в котором светилось совсем непритворное спокойствие.

– Тебе уже лучше?

Он уставился на нее, и постепенно ярость в его глазах сменилась чем-то иным. Бормоча под нос какие-то ругательства, пробежал пальцами по волосам.

– Черт возьми, почему вы совсем не боитесь меня? Ведь вы должны бояться. Все кругом боятся, – произнес Джонни. Лишившись ярости, которая, казалось, только и придавала ему силы, он вдруг обмяк, колени его подогнулись, словно устав поддерживать такую глыбу. Он тяжело опустился на пол, прямо к ее ногам.

– Я не боюсь тебя, Джонни. И никогда не боялась, – сказала Рейчел. Это действительно было правдой, и ей казалось, что Джонни должен был понять.

Он обернулся к ней, и на мгновение – всего лишь на одно мгновение – усталая улыбка промелькнула в его глазах. Джонни запрокинул голову, упершись ей в колени.

– Ума не приложу почему, – пробормотал он.

Глядя сверху вниз на лохматую голову, чувствуя ее тяжесть на своих коленях, тепло шелковистых волос на голых. ногах, Рейчел ощутила такой прилив страсти, что едва совладала с собой. Поставив кофейную чашку на тумбочку, она положила свою мягкую ладонь ему на голову и нежно погладила по волосам.

– Я очень сожалею о смерти твоего отца, Джонни.

Он опять горько усмехнулся.

– Сью Энн сказала, что не пришла бы на похороны, даже если бы жила по соседству. Сказала, что ненавидит старого сукина сына. Бак тоже ненавидит его, я ему звонил. Ненавидит так же, как и я. Слышали? Я говорю серьезно. Я его ненавижу. Будь он проклят!

У Рейчел дрогнуло сердце от такого крика души. Она все перебирала его волосы, нежно вплетая пальцы в спутанные пряди. Даже не зная, чувствует ли он эти прикосновения. А Джонни все говорил и говорил сдавленным, надтреснутым голосом:

– Грейди… Грейди доставалось больше всех. Бак был здоровым парнем, я слишком хитрым, а Сью Энн – девчонкой. У меня до сих пор в глазах стоит бедняга Грейди – малыш, он ведь был самый мелкий из нас, такой тощий коротышка с черной кудрявой головкой. Никогда не забуду, как отец стаскивал с него штанишки и лупил ремнем. Сначала Грейди кричал, но отец поднимал его со скамьи и бил головой об стену, пока тот не умолкал. Грейди так и не мог понять, почему отец ненавидел его больше всех нас. Если старик видел перед собой лицо Грейди, он непременно бил по нему наотмашь. Малыш, бывало, прятался в шкафу, если не успевал выскочить из дома до прихода отца. – Джонни сделал паузу, глубоко и судорожно глотнув воздуха.

Рейчел молчала, лишь гладила его волосы и слушала. Судя по тому, как Джонни сидел, уставившись в одну точку, он вряд ли помнил о ее присутствии. Во всяком случае, так ей казалось.

– А, Грейди. Мы с ним были очень близки, вы знаете? Мне даже не разрешили пойти на его похороны. Он утонул. Хотя я в это не поверил. – Джонни хмыкнул, и в этом неясном звуке проскользнула боль. – Малыш плавал как рыба. Уж в чем в чем, а в плавании он был лучшим. Думаю, у него была мысль покончить с собой. В тюрьме я очень много читал – благо времени было навалом, – в том числе всякого хлама по психологии. В большинстве своем эти книжонки годились лишь для сортира, но среди них попадались и толковые. Грейди много натерпелся в детстве. Всяких травм у него было больше, чем у всех нас, вместе взятых. Однажды он даже чуть не сгорел – играл с зажигалкой и подпалил самого себя. Но отца это совершенно не волновало. Он даже ни разу его к врачу не сводил, а у малыша вечно ноги и спина были в шрамах. Я думаю, что Грейди очень страдал оттого, что мать от нас сбежала, а отец его ненавидел. И давно хотел умереть. Наверное, потому и утопился. Он искал смерти. Черт, меня упрятали за решетку, а отца даже не тронули, а ведь это он преступник, а не я. Никто. Никогда. Не остановил его. Вы знаете, Грейди так боялся старика, что, стоило тому только взглянуть на него, как брат тут же писал в штаны. Даже когда стал подростком. Один взгляд – и Грейди уже мокрый, как младенец. Кто-то должен был помочь ему, вы понимаете? Забрать от этого старого ублюдка. Но всем было наплевать. – Джонни замолчал и закрыл глаза.

Рейчел, в ужасе от услышанного, не знала, что сказать; рука ее так и застыла в его волосах. Она подозревала, что Джонни начнет изливать ей свои обиды, но никак не ожидала, что это произойдет в такой откровенной форме. К обидам она привыкла за годы работы в школе. Но боль, которая открылась ей сейчас, была настоящей и от этого особенно жуткой.

– Черт возьми, я понимаю, что тут есть и моя вина. Я никогда никому ничего не рассказывал. И никто из нас не жаловался. Помните, вы меня спросили, бьет ли нас отец? Я рассмеялся вам в лицо, так ведь? А рассмеялся потому, что мне было стыдно сказать правду. Все кругом считали нас отбросами. И я не хотел давать лишний повод так о нас думать. Я ненавидел этих сытых богатеев, которые воротили от нас носы. А расскажи я всю правду, они бы испытали еще большую брезгливость. Да, отец был алкоголиком и бил нас, а мы молчали. Бедные дети с отбитыми печенками. – Дыхание его участилось, он вдруг выпрямился, оторвав голову от ее коленей, и, обернувшись, встретился с Рейчел взглядом.

Под гипнозом демонической силы его откровений растерянная женщина не смела вымолвить ни слова и лишь смотрела на него с ужасом и жалостью.

– Вы знаете, что были единственным учителем, который задал этот вопрос? Черт возьми, да на нас синяков было больше, чем игрушек на рождественской елке, и никто, кроме вас, даже не поинтересовался, что это значит. А знаете почему? Потому что мы считались изгоями, и всем на нас было наплевать. Но вы спросили. Боже, да разве мог я допустить, чтобы вы узнали правду? Вы были такой… – В глазах его полыхнул огонек, и он осекся, словно решив, что сказал что-то не то. Прошло какое-то время, прежде чем он продолжил: – В тот день я пришел домой и, когда отец ударил Грейди, тоже вмазал старику. Мы тогда здорово сцепились – помните, меня потом не было всю неделю? И я не могу сказать, что победил. Но он увидел: я умею драться, и после этого уже побаивался распускать руки. Правда, ругался еще более отчаянно, и иногда это было больнее. Нас, ребят, он обзывал педерастами. Сью Энн – потаскухой. Я как мог старался доказать, что я не педераст. – Джонни вновь замолчал, потом судорожно глотнул воздуха и вдруг вцепился в подол ее платья. Глаза его полыхали огнем, казалось, будто сам сатана разжег его. – Он был дерьмом, ублюдком, и все мы ненавидели его. Все, кроме меня. Вернее, раньше я тоже думал, что ненавижу отца, но, когда увидел его на этом столе, всего искромсанного…