— А я как же?— притворно жалобным тоном спросил Берти.

— С вами мы разберемся попозже. Идите в дом, Чарли, позвоните доктору, пусть он займется вашей рукой. Отдайте свисток мистеру Уотерсону.— Райт повернулся ко мне.— Возьмите четверых и обыщите проулок, что идет мимо вашего дома. Если увидите его, свистите.

Мы побежали по тропке от луга. Мы уже были около проулка, когда увидели мчащуюся машину. Машина была моя собственная, за рулем сидела Дженни. На крыше горел сигнальный огонь. На заднем сиденье, перегнувшись вперед, сидел Элвин Карт.

Это был для меня самый страшный момент. Каким-то образом Элвин принудил — или уговорил — Дженни посадить его в нашу машину; сам он не умел водить. Едва они доберутся до какого-нибудь пустынного местечка, он убьет ее. Убьет за то, что я разоблачил его; он ненавидит меня, и это самая жестокая месть, какую можно придумать.

Я отчаянно засвистел, и мы бросились по узкому проулку в безнадежной попытке догнать автомобиль. И вдруг где-то впереди, не очень далеко, мы услышали гудок и, завернув за угол, увидели темный силуэт моей машины, высвеченный чьими-то фарами. Случилось почти невероятное. Как раз за воротцами, ведущими в поле, а оттуда в лес, Дженни преградил путь встречный автомобиль, спускавшийся по обычно пустынному проулку. Места для разъезда не хватало. Дженни вышла, чтобы договориться с водителем другой машины, кому из них подать назад. Когда она вернулась, ее пассажир уже исчез. Даже он не решился убить ее, когда в нескольких шагах от них был другой человек.

Сама Дженни не сознавала опасности, ей грозившей. Она не могла понять, почему я так взбудоражен и что я вообще тут делаю. Позднее она рассказала мне, что Элвин постучал в нашу парадную дверь и, тяжело дыша, сказал ей, будто бы полицейские схватили Берти, но он вырвался и убежал по дороге, проходящей мимо фермы: видимо, направился на юго-восток, к шоссе. Инспектор якобы попросил ее поехать вместе с ним, Элвином, чтобы тот перехватил беглеца. Пронзительные трели свистка, казалось, подтверждали его слова, и впопыхах она не стала ни о чем расспрашивать, тем более что я никогда не говорил ей о своих подозрениях.

«Зачем вам это?»— спросила она, показывая на лук и стрелы.

«Это единственное оружие, которое у меня есть,— ответил он.— Сами знаете, моя дорогая, он человек опасный…»

Водитель встречной машины сказал мне, что пассажир Дженни выпрыгнул и бросился бежать в поле. Я попросил Дженни подать назад — до того места, где проулок был пошире. Мои спутники ринулись в открытые воротца. Они увидели на фоне неба фигуру Элвина и с криками помчались вслед за ним.

Минуту спустя прибыл инспектор Райт с целым ополчением. Мы все стали подниматься по холму к лесу, где, как сказали мои спутники, скрылся Элвин. Ничего другого ему и не оставалось, так как за гребнем холма простиралась пустынная открытая местность, где не было никаких дорог, а мы гнались за ним по пятам.

Райт быстро расставил людей вокруг леса. Ночь была темная, но Элвин не мог покинуть свое укрытие — он тотчас выдал бы себя шорохом в густом подлеске.

Рядом со мной оказался Берти Карт, рука у него была обмотана носовым платком.

— Лук и стрелы,— пробормотал он.— Таким оружием не покончишь с собой.

— Зачем же он их взял — это ведь лишняя тяжесть?

— Это поступок безумца. Безумие у нас в крови. Бедняга Эл! Он был метким стрелком из этого старинного оружия.

«Бедняга Эл!» После того, как он убил Веру и пытался подстроить так, чтобы за это вздернули его брата, после того, как только счастливый случай спас от него Дженни, я не чувствовал к нему никакой жалости. Пока мы, молчаливые, настороженные, стояли цепочкой вокруг темного леса, его убежища, у меня было достаточно времени для размышления о тех гнусностях, которые он вытворял. Элвин прошел всю гамму оттенков, отделяющих озорную проделку от преступления, и от упоения успехами его безумие только усугублялось. Берти можно считать «моральным уродом», интеллектом он не блещет, его лживые показания, будто бы он видел, как Роналд наливал яд в чехольчик,— совершенно неубедительны, однако цель у него была бескорыстная, в то время как Элвин тщательно рассчитывал каждый свой поступок и действовал лишь в собственных интересах.

В моих ушах снова зазвучал восхитительный голос Веры, читающей выписанную ею цитату о любителе розыгрышей: он одновременно и презирает свои жертвы, и завидует им. Я вспомнил, как при первой же нашей встрече Элвин под личиной сочувствия безжалостно бередил еще не зажившие раны Дженни, говоря о ее недавнем нервном срыве, усугубляя ее страх лишиться рассудка. Причинять зло, будить беспокойство и тревогу, сеять сомнение и горе — для него лишь удовольствие. Вот почему он не мог удержаться, чтобы не рассказать брату о моем совете быть начеку, так как он, Берти, может покушаться на его жизнь.

Подпрыгивая на кочках, подъехал полицейский автомобиль с громкоговорителем и прожектором; его лучи высветили опушку. Наружу высыпали полицейские. Быстро посовещавшись с Райтом, они примкнули к цепочке людей, окруживших лес. В ночной темени то и дело грохотал громкоговоритель: «Выходите! Вы окружены!» Волна звуков откатывалась, наступала тишина, но никто не выходил из леса…

Становилось все холоднее. Где-то там, среди гниющей растительности, кустов бузины с их тошнотворным запахом, деревьев, которые, разрастаясь, сужали и без того узкие тропки, прятался продрогший Элвин. Что сейчас происходит в его душе? Верит ли он, что ему все еще сопутствует удача и хитрость поможет ему выкрутиться и на этот раз? Надеется на свою дерзость и находчивость? А в находчивости ему не откажешь — достаточно вспомнить, как ловко он старался сгладить расхождения в своих и Берти показаниях об эпизоде с монахом и о том, кто и как принес яд из комнаты жюри. Или он достиг высшей точки безумия — апатии — и лежит сейчас там, ни о чем не думая, потеряв всякую надежду,— маленький затравленный зверек, прикинувшийся мертвым в жалком заблуждении, будто бы это спасет ему жизнь?

И все же, повторяю, я не чувствовал к Элвину никакой жалости, только отвращение. Он лишился всякого права на сочувствие — не только из-за своего злобного характера и гнусных поступков, но и — главным образом — из-за того кощунственного лицемерия, с которым он так искусно разыгрывал верность брату, хотя больше всего хотел уничтожить его. Истинная преданность — и я не мог не восхищаться сейчас ею — воплощалась в человеке рядом со мной. Он стоял, весь дрожа, изо всех сил превозмогая боль в обожженной, пораненной руке — мот, повеса, гуляка!

— Вот ублюдок!— пробормотал он.— Пора бы ему понять, что он проиграл. Да и я тоже.

Он подошел к лесу и закричал:

— Эл! Эл! Выходи. Это я, Берти. Выходи! Мы все замерзли.

Прошел еще час-другой, и только когда край неба посветлел и стали видимыми очертания людей и деревьев, мы услышали потрескивание и шорох в лесу. Но тут же воцарилась полная тишина; похоже было, что у Элвина не хватило решимости. И снова началось бесконечное ожидание.

Но как только показалось солнце и от деревьев потянулись длинные тени, мы вдруг увидели его в лесу, с самого краю — он смотрел на нас.

Он сделал несколько шагов — круглый, похожий на бочонок человечек в норфолкской куртке и бриджах с налипшими на них листьями; за спиной — колчан, в левой руке — большой лук с возложенной на него стрелой.

Он быстро огляделся, его пухлое лицо было лишено всякого выражения, как будто он утратил память; затем он различил Берти, и его лицо исказилось то ли от отчаяния, то ли от ненависти.

Райт и еще один человек стали торопливо спускаться с холма, направляясь к нему.

— Опустите эту штуку, мистер Карт,— потребовал инспектор.

Элвин прицелился в него.

— Я убью первого, кто сделает еще шаг.

Райт махнул рукой в сторону патрульной машины, которая была ярдах в ста оттуда. Но не успела она рвануться с места, как Берти Карт прошептал: «Ну вот и все!» — и твердым шагом пошел к своему брату.