— Оставьте меня в покое,— неожиданно детским голосом произнес Берти.
— Так ты был на свидании?— допрашивал Элвин.
— Не твое дело.
— Ни дать ни взять нашкодивший школьник. Был ты или не был в лесу вчера вечером? Чего ты артачишься — ведь все равно придется сказать Максвеллу.
— Ну, что ты ко мне прицепился. Да, я там был.
— И что же произошло?
— Ни черта не произошло. Я ждал у самого начала этой тропинки. Минут через пять туда набежала толпа пацанов. Меня они не заметили. Я подождал еще немного. Потом подумал, что миссис Уотерсон, вероятно, побоялась простудить ножки, к тому же эти пацаны устроили там засаду — ну, я и отчалил. Это все, что ты хотел слышать?
— Ты пошел прямо домой?
— Нет. У меня разыгралось желание, и, чтобы успокоиться, я решил пройтись. Дома меня ожидала моя добрая нянюшка с ночным колпаком — то бишь чарой вина. На том и конец сказке.
— Ты не слышал в лесу ничего подозрительного, никаких шагов?
— Нет, сэр. Разрешите идти, сэр? С вашего любезного позволения я пошел.
— Нахальный щенок,— бросил вдогонку Элвин.
Мне пришлось выслушать целый поток нудных извинений, прежде чем я смог наконец уйти.
Пока что я раскопал немногое. Я узнал, что телефон находится в коридоре, рядом с кабинетом. В наших утренних разговорах я уловил одно примечательное, хотя, возможно, и совершенно случайное расхождение. И все. Я уже уяснил себе, почему Элвин мог сыграть роль монаха. А Берти? Он ведь тоже, как и Элвин, еще в юные дни научился расхаживать на ходулях. Но зачем ему, себе же во вред, впутывать в это дело Дженни? И не Берти, а Элвин предложил Джиму из шайки младшего Гейтса еще раз подкараулить цыганенка. Берти мог переодеться монахом лишь с целью смертельно напугать Дженни.
Мысль неприятная, но не такая уж фантастическая, если вдуматься. Дженни относилась к нему с презрением, от которого даже мне иногда было не по себе. Но неужели для Берти главное — выместить свою злобу, а не подчинить ее своей воле? Анонимное письмо можно было истолковать как попытку нарушить психическое равновесие Дженни: Берти, вероятно, знал о ее болезни от своего брата.
Но основной вопрос оставался еще без ответа. С какой целью совершены остальные розыгрыши, если не сказать преступления? Кто бы ни был неведомый шутник, он, казалось, наносил удары без разбора — по многим членам нашей маленькой общины. А может, шутников было двое: один — сравнительно безобидный (Элвин уже признался в своем розыгрыше), другой — смертельно опасный безумец, который, все распаляясь, продолжает начатое первым. Уголовно наказуемыми были лишь анонимные письма и поджог стогов, поэтому полиция не могла уделять достаточно времени другим происшествиям. Письма прекратились, стогов больше не поджигают. Не удивительно, что полиция не проявляет чрезмерного рвения в установлении алиби, а именно здесь, по-моему, ключ к успеху.
На следующей неделе мы обсудили все это с Сэмом — он приехал к нам на летний отпуск. Для своих лет мой сын — необычайно рассудительный малый, и я рассказал ему о последних событиях, в своей, естественно, трактовке. Он выслушал меня с той чуть иронической внимательностью, с какой, без сомнения, выслушивает особо важных персон, когда берет у них интервью.
— В прошлый свой приезд,— сказал он,— я разговаривал с Верой. Она считает, что цель всей этой кампании — выжить из деревни ее мужа.
— В самом деле? Труднее всего — установить побудительную причину, мотив.
— Она сказала мне, что эту мысль внушил ей Элвин. На званом ужине. Кукушка. Хитроумный способ намекнуть мужу, что его жена ему изменяет. А он и вправду рогоносец?
— Да.
— И кто же этот счастливчик?— спросил Сэм как-то слишком спокойно.
— Берти Карт.
— Так я и думал. О том же говорится в анонимном письме на имя Роналда, и…
— Я вижу, ты неплохо осведомлен.
— Веру как прорвало. Уж если она разболтается, ее не остановишь.
Я был обескуражен такой подчеркнутой беспристрастностью Сэма: мои чувства к Вере — после нашего с ней разговора в поле — были куда романтичнее.
— Розыгрыш с председательством был нацелен на то, чтобы сделать Роналда всеобщим посмешищем и выжить его отсюда. Стога принадлежали ему. Все остальное,— продолжал Сэм,— только прикрытие для истинных мотивов и рассчитано на то, чтобы создать впечатление, будто орудует какой-то псих.
— Значит, это Элвин.
— Или его брат. Если исходить из мотивов. Ни у кого больше нет таких весомых причин подкапываться под Пейстона. Насколько нам известно.
У меня мелькнула новая догадка.
— Допустим, Роналд понял тайный смысл этой затеи с кукушкой — он не дурак. Бесспорно, его уязвил розыгрыш с председательством. А что, если и все остальное сделал он сам. С таким расчетом, чтобы свалить вину на Картов и выкурить их отсюда? У него нет убедительного алиби, и я кое-что слышал о его мстительности: упаси Бог стать у него на пути.
Сэм обмозговал мое предположение.
— Навряд ли. С такой прорвой денег, как у него, можно было придумать что-нибудь попроще для экспроприации Картов.
— Денег у него, конечно, вагон. Но влияние в здешних краях не очень большое. А он добивается влияния, которое за наличные не купишь. Не странно ли, что он с такой кротостью принял извинения Элвина? Похоже, он хотел показать, что его ничуть не задел розыгрыш.
— И скрыть свои истинные побуждения. Возможно, ты и прав.— И Сэм сразу же переключился на другую тему:— Коринна выглядит куда лучше, чем в прошлый мой приезд.
— Рад слышать,— уклончиво отозвался я.
— Вчера ночью она написала письмо Берти.
— Боже! Откуда ты?…
— Многие любят разговаривать с репортерами. Даже их родные сестры.
— Но я думал… она… преодолела свое увлечение.
— Вот об этом она и написала. Рвать цветы запрещено. Для нее это было что-то вроде экзамена.
— Экзамена?— Я был озадачен. Никогда не знаешь, чего ждать от молодежи.
— Да. Наша милая девочка сказала, что, к своему удивлению, не чувствует почти никакой боли. Ну что ж, опыт великая вещь; эту мысль я почерпнул в глубоком источнике своей мудрости.— Сэм сардонически воззрился на меня.
— Если бы ты знал, как я доволен. И тобой. И вами обоими.
— Она рассказала, что у вас с ней был чудесный разговор. Это и помогло ей справиться с собой.
С минуту я молча смотрел в окно на лужайку, где Коринна с помощью кусочка сахара пыталась обучить Бастера какому-то трюку.
— Хорошо бы источник твоей мудрости помог тебе уладить и собственные дела,— произнес я наконец.
— Ну, это особь статья.
— В разговоре со мной Вера выразила надежду, что ты не влюбишься в нее.
Сэм задумчиво посмотрел на меня.
— Почему? А я полагал, это будет ей приятно.
— Видимо, она не хотела бы причинить тебе боль.
— Я не о том: ей приятно, когда англичане относятся к ней как к человеческому существу, а не диковинной экзотической птице. Ведь она, что ни говори, принесла большую жертву: вся ее семья ожесточенно противилась ее браку с белым. Роналд держит ее. в клетке. Разумеется, она обречена.
— Обречена?— Я вздрогнул.— Что ты хочешь сказать?
— Она целиком подчинена власти обстоятельств. Беспомощна. У нее нет достаточно веских причин, чтобы жить — или не жить. Она спокойно принимает все, что ни случится. Легче сказать «да», чем «нет». Очень умна, но воли никакой. Ей бы завести кучу ребятишек. Вот тебе и ответ.
— Что же ей мешает иметь детей?
— Роналд их не любит, у него настоящая детофобия.
Интересно, задумался я, останется ли Вера такой же одинокой, отрезанной от всех окружающих, если ее муж окончательно обоснуется в Замке? Лишь позднее я оценил ловкость, с какой Сэм увел разговор в сторону от его чувств.
Мне очень хотелось знать, что именно написала Коринна в своем письме, но спрашивать я, понятно, не стал. Уроки верховой езды были прекращены — до тех пор пока мы не подыщем какого-нибудь другого инструктора. Полиции все же удалось обнаружить в лесной чащобе ходули и монашеское облачение с капюшоном; ряса была наспех сшита из темной старой дерюжины, ходули сколочены из неструганых деревяшек. Этого явно не хватало для каких-либо определенных выводов. Придя в сознание, Джим подтвердил объяснения Элвина.
