— Но, моя ласточка, неужели ты надеешься, что он женится на тебе?

— Почему нет? Через год-другой?

— Потому что он не из тех, кто женится… Он… он просто меняет женщин. У него и сейчас есть по меньшей мере одна любовница. Я знаю это совершенно достоверно.

— А я не прочь стать его любовницей,— упрямствовала Коринна.— И кто же она? Миссис Пейстон, я полагаю?

— Я понимаю тебя. Это было бы потрясающе увлекательное приключение. Правда, недолгое.

Она резко приподнялась и впилась в меня глазами, которые так и сверкали сквозь упавшие на лицо волосы.

— Потрясающе увлекательное приключение? Уж не поощряешь ли ты меня, папа?

— Я сказал: недолгое. Твое сердце было бы разбито.

— Это уже произошло,— сказала Коринна, протягивая мне руку. Я с трудом удержался от слез.

— В твоем возрасте любовь — сплошная мука и отчаяние. Беспросветное отчаяние, потому что ничто не сможет умерить твою боль, отвлечь твои мысли.

— Не заняться ли мне благотворительностью?— Она чуть-чуть улыбнулась.

— Упаси Боже! Послушай, моя ласточка, я не хочу подвергать тебя вивисекции, а не пытался ли он?…

— Подкатиться ко мне? Извини, папа, я не хотела тебя шокировать.

— А ты и не шокировала. Женщины — существа здравомыслящие, обеими ногами стоящие на земле, к тому же достаточно толстокожие. Ты уже без пяти минут женщина, это совершенно ясно, ужасный ты ребенок!

Коринна пожала мою руку и засмеялась — ее голос слегка дрожал.

— Не беспокойся. Он только поцеловал меня однажды. В конюшне. Если уж быть откровенной, я сама навязалась. Наверное, меня подкупило то, что он разговаривал со мной, как со взрослой, делал комплименты. Я думаю, вы с Дженни ошибаетесь в нем.

— Ты умеешь хранить тайны?— спросил я чуть погодя.

— Да!

— Дженни терпеть его не может, потому… потому что он, как ты выражаешься, подкатывался к ней.

Все это время я как будто шел по минному полю и вот наткнулся на мину: сейчас грянет взрыв.

Коринна смотрела на меня широко раскрытыми глазами, затем отвернула свое хорошенькое личико.

— Бедный папочка!— выдохнула она.

— Погоди меня жалеть, молодая леди! Что бы ты там ни думала, не такой уж он неотразимый.

Коринна словно бы не слышала меня.

— Кое-какие подозрения у меня были,— медленно произнесла она.— Берти много расспрашивал меня — о тебе и о Дженни.

— В самом деле? Что же его интересовало?

— Трудно сказать… Ну, как у тебя обстоят дела. Богат ли ты. Можешь ли заплатить за мое обучение в Оксфорде. Деньги не сходят у него с языка. Брат, видимо, держит его на коротком поводке. Насколько я понимаю, Элвин унаследовал все деньги матери, сколько их там оставалось, и половину отцовских денег. Вторая половина досталась Берти, но он быстрехонько ее промотал, «весело пожил», как он говорит. Теперь он вынужден жить на то, что выделяет ему Элвин. Транжира он страшный, я не преминула ему это сказать,— не без некоторого самодовольства добавила Коринна.

— Ты полагаешь, что можешь его исправить?— ласково сказал я.— Это обычное женское заблуждение, очень губительное… И где вы обо всем этом разговаривали? Не перед всеми же этими кентаврихами в школе верховой езды?

— Нет. Ты знаешь, меня всегда провожала Дженни. Я иногда встречала его на прогулке. Честное слово, случайно.— Она покраснела.

— Верю тебе, моя ласточка,— сказал я, но в моей памяти прочно сидели слова Дженни о том, что в любви все женщины хитры.

— Он, конечно, безумно красив и такой великолепный наездник,— мечтательно продолжала Коринна.— Наверно, именно его безразличие — плевать мне, мол, на вас всех — так покоряет женщин.

— Да. И ему действительно плевать на всех. Рано или поздно бедные женщины убеждаются в этом.

В глазах Коринны засверкали озорные искорки.

— Стало быть, это я теперь должна провожать Дженни. Правда, имея такого мужа, она вряд ли даже посмотрит на другого мужчину.

— Вы слишком добры, мэм.

— Не тревожься за меня, дорогой папочка. Это была, если не ошибаюсь, про… профи…

— Профилактическая беседа.

В доме затрезвонил телефон. Я вошел в дверь с чувством сильного облегчения, но Дженни опередила меня. Она сняла трубку в гостиной, и из своего кабинета я услышал ее голос. Я уже хотел было вернуться в сад, но меня остановили непривычные, я бы даже сказал, фальшивые нотки в ее голосе. Разговор прерывался долгими паузами, говорил в основном тот, кто был на другом конце провода.

— …Нет, он в саду… Нет, нет, я категорически отказываюсь. Неужели вы не понимаете, что я не чувствую ничего, кроме глубокой антипатии?… Не будьте так глупо самонадеянны… Неправда… Да, я знаю, что… Не могла поверить, что вы это всерьез… Неужели вы сами не видите, как это мерзко… Ну что ж, раз вы не оставляете мне никакого выбора… Ладно, пусть будет по-вашему… Сегодня вечером?… Да, но… Да, я знаю, где это… Да, верно, но предупреждаю вас…

Я, пошатываясь, вышел на веранду. Лучезарный солнечный день померк у меня в глазах. Все это время я изо всех сил душил в себе ревность, но случайно подслушанный разговор свел на нет мои старания. У меня не было ни малейших сомнений, что Дженни разговаривала с Берти Картом. И согласилась на свидание с ним. Правда, согласие она дала как будто бы с неохотой, но ее возражения звучали в моих ушах фальшиво — обычные женские увертки, лишь сильнее распаляющие мужчину. Выходит, она только прикидывалась, когда грубила ему, или же, в лучшем случае, просто не отдавала себе отчета в собственных чувствах — тщетно стараясь их побороть. А чего я мог ждать? Мужчина, которому уже шестьдесят один,— и молодая жена?

Барахтаясь в водовороте ревности, я вдруг услышал в душе голос Веры — она искушала меня, как Ева — Адама. На лужайке передо мной Коринна играла со щенком. Рассудок мой окончательно помутился.

За чаем, а потом и за ужином Дженни оживленно тараторила, но старательно уклоняла от меня свой взгляд. Ну что ж, пусть поступает как хочет, подумал я, не валяться же мне у нее в ногах, против этого восставала вся моя гордость. Ее лицо горело лихорадочным возбуждением — во взгляде у нее я читал и страх и экзальтацию; истолкование мое было однозначно — так выглядит человек, добровольно идущий на тяжкое испытание.

Но, услышав, как скрипнула, закрываясь, наружная дверь, я усомнился в правильности своего предположения. Экзальтация и страх могут отражаться и на лице мученика. Рассудок мой просветлел, я вспомнил, какая импульсивная, жертвенная натура моя Дженни. Я крикнул Коринне, что передумал и постараюсь догнать Дженни. Она уже скрылась из виду, но мне даже не надо было слышать ее тихие шаги, чтобы понять, в какую сторону она направилась. Я бросился вверх по тому же самому проулку, по которому накануне ночью мы спускались с Верой, и перелез через воротца, на которых мы сидели. Впереди, ярдах в пятидесяти, я различил в сумерках Дженни: она шла по тропинке, ведущей к лесу. Я окликнул ее, не очень громко, но она сразу остановилась и повернулась, затем подбежала и кинулась в мои объятия. Она плакала и дрожала всем телом и, только когда немного успокоилась, спросила:

— Откуда ты узнал?

— Я слышал, как ты говорила по телефону… Присядь, посиди со мной, моя Дженни.

— Не думаю, чтобы я решилась войти в лес… И все же это так хорошо, что ты догнал меня, Джон, мой любимый Джон. Почему же ты меня не остановил?

— Я не был уверен, что это совпадает с твоим желанием. Я был сам не свой от ревности. И во мне заговорила гордость.

— Но ты же знаешь, как я его презираю. Неужели ты не понимаешь, почему я согласилась?…

— Да, моя родная, теперь понимаю. Ты хотела отвлечь его от Коринны. Догадываюсь, он обещал оставить ее в покое, если…

— Я пыталась сказать тебе вчера вечером. Но ты был так занят своими мыслями, что я не решилась.

— Бедняжка! Извини, но в этом не было никакой необходимости. Сегодня я поговорил с Коринной и уверен, что худшее уже позади.

— Почему же ты не сказал мне, Джон?