Какое значение придавал Пушкин труду своему, можно видеть из этих строк письма его к М.П. Погодину от 7-го апреля 1834 г.: «К Петру приступаю со страхом и трепетом, как вы к исторической кафедре». Поэт, однако ж, еще не приступал собственно к «Истории»{676}. В бумагах его остались только материалы для нее, о которых и говорит В.А. Жуковский в описании последних минут Пушкина в примечании: «Если напечатать все найденное в рукописях Пушкина, то, конечно, составится два хороших тома или и пять, если присоединить к литературным отрывкам все материалы, приготовленные для «Истории Петра Великого». Ж.»{677}. Эти материалы действительно были переписаны и собраны для печати еще в 1840 году. Шесть тетрадей их одобрены цензором для тиснения тогда же (с 30-го мая по 19-е июля 1840). Причина невыхода их доселе заключается в них самих{678}.
То, что у Пушкина называется «Материалами для Истории», не представляет собственно материалов, но только выписки из них и ссылки{679}. Это черновая работа, свидетельствующая о добросовестности, с какой приступал он к задаче своей: Пушкин употребил 5 лет на один первый, подготовительный труд. Конечно, не менее времени потребовала бы и полная разработка его. Способ работы, употребленный Пушкиным, замечателен. С рождения преобразователя до объявления его единодержавным самодержцем России, то есть с 1672 по 1689 год, Пушкин делает свод всем летописям, запискам и документам, какие находились у него в руках, не прибавляя ничего. Это последовательный рассказ материалов, который должен был находиться под глазами его в эпоху настоящей исторической работы. Само собой разумеется, что в нынешнем виде он не может иметь ни значения исторической картины, ни критической оценки документов, будучи только основанием для той и другой. В средине этого рассказа, иногда подробного, иногда сжатого и прерывающегося, стоят вопросительные знаки и заметки для привлечения мысли при будущем обсуждении труда. Вот несколько примеров: «Он подружился с иностранцами; женевец Лефорт, 23-мя годами (?) старше его, научил его голландскому (?) языку». – «Хованскому послана была особая похвальная грамота, в коей повелевалось ему и сыну немедленно, для нужных советов, отправиться к государям (куда?)». – «Вины князей Голицыных сказаны были: что они без указу великих государей имя сестры их установили писать самодержицею и что в Крымском походе пользы никакой не учинили (тут есть несообразности)». Подобными заметками испещрен весь рассказ, и они лучше всего свидетельствуют сущность его как памятной записки, которая без поверки не могла быть представлена публике.
Начиная с 1689 г. своего исторического труда, Пушкин принимает другую систему. Под каждым годом излагает он свод событий, ознаменовавших его, и потом еще присоединяет к нему перечень указов, изданных в течение его. Эта система продолжается уже через все 5 с половиною тетрадей до года самой смерти великого императора – 1725 года. Описание ее, как и все прочее, лаконическими, краткими указаниями, имеет вид программы. Вот последние слова его: «8-го марта возвещено народу погребение. Через два дня оно совершилось. См. Голикова». Под этими словами стоит пометка: «15-го декабря 1835». В этот день кончился для Пушкина первый черновой свод известий писателей своих и чужестранных о Петре Великом.
Но при этом новом порядке труда уже почти нет страницы, которая могла бы обойтись без поправки. Беспрестанно встречаетесь вы с недоумением или вопросом самого собирателя, знавшего, где найти разрешение им, но не оставившего тайны своей в бумагах. К этому присоединяется еще неправильное название лиц или мест, сделанное первыми источниками и везде обозначенное знаками вопрошения у Пушкина. В самое время переписки пушкинских материалов, в 1840 году, тогдашняя редакция обозначила сомнительные места отметками «справ.» (справиться), но, по многочисленности своей, справки эти требуют уже почти всех средств и всех трудов настоящего историка.
В отношении указов собиратель поступал так же точно, как и в отношении материалов: он выписывал сущность их и имел пред собой важнейшую часть законодательства каждого года вполне, а менее важную отбрасывал словами: «и проч. и проч.». Будущие объяснения и выводы и здесь обозначены вопросительными знаками, пометками NB и иногда сжатым определением в скобках, как: «Монополия казны» – «Cour de cassation»[299], а перед положением о компаниях купеческих следующей выпиской: «В супрядке не пряжа, в складчине не торг» и проч. Все это отрывки мыслей, которые трудно теперь и пояснить. Представляем опять один образец изложения указов у Пушкина, как прежде сделали для исторического рассказа: «Тогда же (1699) состоялся указ всем русским подданным, кроме крестьян (?) и духовных, брить бороду и носить платье немецкое: сперва венгерское, а потом мужескому полу верхнее – саксонское и французское, а нижнее и камзолы – немецкие (?) (с ботфортами?), женскому полу (немецкое). С ослушников брать пеню в воротах (московских улиц), с пеших 40 к, с конных по 2 р. Запрещено было купцам продавать, а портным шить русское платье под наказанием (каким?)». К этим чертам, уже требующим отдельного и обширного труда для их пояснения, надо еще присоединить и то, что в некоторых местах листы мешаются и один рассказ повторяется два раза, затрудняя читателя, к которому году отнести событие и иногда затемняя самый ход повествования.
После всего сказанного понятно, отчего так долго ожидаемые материалы «Истории Петра Великого» до сих пор не были изданы и еще не скоро могут явиться в свет. Не говоря уже о новом труде, который они вызывают и который делается почти равным специальному, обширному труду настоящей исторической задачи, но теперь уже потеряна и своевременность их выхода. «История Петра Великого» приводится к окончанию одним из известных наших ученых{680}. Данные, собранные Пушкиным только для будущего развития их, должны скоро явиться в полной критической разработке. Тяжелый труд исправителя не может иметь никакого значения перед трудом историка, вооруженного и необъятными средствами, и долгим изучением предмета. Вместе с материалами для «Истории Петра Великого» в бумагах Пушкина должны остаться и так называемые «Камчатские дела» – другой памятник его деятельности{681}. Это также свод всех сказаний и данных о приобретении Камчатки и укреплении там русского владычества, с теми случайностями завоевания и казачьих похождений, какими исполнена история этой отдаленной земли. Они тоже требуют поверок, объяснений и дополнений, хотя и менее обширных, чем эпоха преобразователя, почему и могут быть сообщены публике впоследствии, вместе с половиной первой тетради самой «Истории Петра», которая наиболее отделана у Пушкина{682}. Ограничиваясь здесь покамест общим описанием ученого труда нашего автора, мы в дополнение к тому, что сказано, приводим два большие отрывка из тетрадей. Первый, из II тетради, касается основания Петербурга (1703), второй, из VI тетради, описывает кончину великого императора (1725 г.). Читатель легко заметит, что оба отрывка не имеют вида настоящего исторического рассказа, а только, как и все прочее у Пушкина, представляют одну программу его; но да позволено нам будет сказать здесь, что, несмотря уже на их характер, кажется достаточно объясненный нами, все эти заметки вместе, начинающиеся со дня рождения преобразователя и кончающиеся смертию его, исполнены еще интереса, привлекательности и поучения. В них видишь модель огромного, истинно великого произведения. Значение их еще возвышается короткими, отрывочными словами Пушкина, обнаруживающими его собственное суждение и взгляд на предметы, но оторвать их теперь же от тела, к которому принадлежат, нет никакой возможности.
