Стиль. Так — «stilus» — в Риме называлось своеобразное орудие письма, заостренная палочка, которой царапали по навощенной табличке. Мы нередко говорим в переносном смысле «перо Гоголя», «кисть Рафаэля», имея в виду их манеру писать или рисовать. Так же и римляне стали называть «стилем» слог того, кто пишет. Потом значение слова, перейдя в другие языки, еще расширилось: мы теперь спокойно говорим о «стиле шахматной игры», о «советском стиле работы»… А в начале пути слова оно значило: маленькая острая палочка из тростника.

Стол. В далеком прошлом оно понималось, очевидно, как то, что застилают, и было явно связано со «стлать», «стелить». Но вот дальше — разногласие. Одни думают, что первоначально этим словом именовали скатерть — то, чем застилают место трапезы, а затем уже оно было перенесено не только на то, на чем едят, но и на то, на чем сидят. Именно поэтому «стол киевский» стало значить и «престол», «трон князя Киевского». Другие же полагают, что вначале «стол — подставка для трапезы» еще не существовал; «стол» значило лишь «подстилка для сидения» и только позже стало означать и то, на чем располагают пищу при еде.

Так или иначе, в дальнейшем то же слово было распространено на всевозможные подставки для самых различных действий: письменный стол, ломберный стол картежных игроков, туалетный или чертежный столики уже ничем не застилаются и тем не менее являются потомками тех первых столов.

Столяр. Казалось бы, чисто русское слово, произведенное от «стол», а ведь не так-то это просто. Оно взято из польского языка, да и польское «stolarz» является калькой немецкого «Tischler» от «Tisch»— «стол».

Страна. Вероятно, вы стали уже столь опытными этимологами, что сами скажете: это типичный старославянский двойник к восточнославянскому, русскому полногласному «ст-оро-на». Так оно и есть: оба слова близки к «пространство», «простор», «простереть». А о смысловой близости обоих вариантов между собой говорит возможность таких песенных сочетаний, как: «Широка страна моя родная» и рядом: «На родимую сторонку, где мой батюшка живет».

Страница. И это старославянизм: «маленькая сторона»; одна из двух поверхностей листа писчей бумаги.

Странный. У А. Н. Островского в его комедии «На всякого мудреца довольно простоты» томная барыня Турусина говорит своему гостю, господину Крутицкому:

«Вы странный человек!»

В тот же миг лакей Григорий докладывает ей:

«Сударыня! Странный человек пришел…»

«Откуда он, ты не спрашивал?»

«Говорит: «Из стран неведомых…»

В устах барыни «странный» значит «необычный до удивления», а в речи лакея — «бродячий», «странствующий». Барыня недовольна своим слугой, неправильно употребляющим слова: «Бог знает, что он говорит!» А ведь перед нами не просто случайное каламбурное столкновение двух слов; дело обстоит куда сложнее.

Русский вариант к старославянскому «странный» прозвучит как «сторонний», первоначально — «прибывший из чужой стороны». Наше обычное значение для «странный» — необычный, диковинный — выросло уже отсюда: в старину все «чужестранное» представлялось странным. А понимание лакея Григория тоже вполне закономерно: для него «странный» человек равносильно «странствующий»: недаром он и пришел «из стран неведомых». Драматург играет здесь на столкновении далеко разошедшихся смыслов одного и того же слова.

Страус. Один из этимологических курьезов: греческое «struthos» («струфос»), из которого выросло наше «страус», значило «птица», в частности иногда даже и «воробей». А вот «струфос мегас», т. е. как бы «великий воробей» («большая птица») имело значение «страус». Ничего себе воробушек! Это тем занятнее, что другое греческое название страуса было «струфокамелос» — «птица-верблюд». Наше «страус» создано не прямо из греческого «струфос», а из немецкого «штраус», которое переработано из латинского «струцио»; в Риме это слово было грецизмом.

Страх. Судя по родственным словам других близких языков (например, литовское «strogti» — «цепенеть»), первоначальный смысл этого слова — «оцепенение», «остолбенение» от ужаса.

Стрекоза. «Стрекать» значит «колоть»: недаром крапива в народной речи называется «стрекавой», а один из видов овода — «стреком». Но слово «стрекоза» можно сопоставить и с другим «стрекать», которое звучит в выражении «стрекача задать» — «удрать». Это «стрекать» означает «прыгать», «шмыгать». С которым же из этих двух омонимов «стрекоза» связано в действительности? Утверждать не берусь. Возможно, что язык расценил стрекозу, вместе с И. А. Крыловым, как «попрыгунью» (смешивая ее с кузнечиком); тогда ближе второе значение.

А может быть, ее в свое время побаивались, принимая за крупное кусающееся насекомое. В этом случае «стрекоза» может значить «кусачая», как и «стрек».

Наконец, не исключено и третье решение: «стрекоза» могло значить «стрекотунья» — по характерному шелесту крыльев при ее полете.

Стрелять. Когда «стреляли» из лука, все было понятно: это и значило «метать стрелы». Но — так постоянно случается в языке — затем старое слово было сохранено для обозначения совершенно иного, а вместе с тем в чем-то сходного действия. И хотя шуточное «пулять» гораздо точнее передает то, что делает современный охотник или воин, мы продолжаем «метать стрелы» — стрелять даже из нынешних винтовок. Даже из пушек.

Строка. Вы, вероятно, не видите в этом слове ничего общего ни со «стрекозой», ни тем более с «подстрекательством», а ведь общее есть! «Строка», так же как и они, связано со «стрекать» — «колоть»; ваша ошибка в том, что вы считаете первым значением этого слова ряд букв от края до края страницы. На деле же оно, гораздо раньше этого, значило другое: ряд проколов, сделанных (кочедыком) при плетении лаптей; именно отсюда идет пословица: «Не всякое лыко в строку ставится». На печатную или писаную строку это слово было распространено много позже.

Теперь вас уже не удивит, что «строка» может обозначать в нашем народном языке и породу крупных мух, кусаку-слепня. Подтверждает нашу этимологию и глагол «строчить» — когда говорят о строчении иглой шитья. При этом ведь как раз производится ряд проколов.

Студент. Латинское «студэрэ» имело значение «учиться», «упражняться». «Студэнс» было причастием к этому глаголу, «студэнтис» — его родительным падежом. Отсюда — через польский язык — и получилось наше слово.

Я думаю, вас удивит не это, а то, что того же происхождения слово «этюд». Но во французском языке и «студент» — «этюдиан», а «этюд» значит «занятие» — «штудии». Дело в том, что латинское начальное «ст-» обычно дает во французском языке сочетание звуков «эт-», а в немецком «шт-». Из «статус» получается «эта» и «штат»; из «студэнтис» — «этюдиан» и «штудэнт»… Таковы законы этих языков. Вот и из «студиум» — «занятие», «изучение»— получилось французское «этюд», попавшее затем к нам…

Стул. Немецкий язык — но не современный литературный, а один из старых говоров — дал нам это слово. В том немецком, который мы изучаем в школе, «стул» звучит «штуль», и у нас бы из него получилось «штул» (как «штанга» из «Stange» и «штамб» из «Stamm»). А в этом нижненемецком диалекте то же слово произносилось как «стуль»; оттуда оно к нам и явилось, принеся с собой как свидетельство о своем происхождении это самое «ст-».

Стыд. «Стыд» и «стужа», «стыдить» и «стынуть» — по смыслу между ними, казалось бы, очень мало общего. Но не для этимолога! Не случайно «срам», «позор» в древнерусском языке обозначалось и как «остуда». «Стыдный» и «студеный» связаны друг с другом примерно так же, как «мерзкий» и «мерзлый» (см. Мерзкий). Может быть, первоначально, говоря «стыд», наши предки имели в виду и чувство озноба, естественно возникающее у внезапно раздетого человека.