И, обнявшись, мы стали обсуждать маршруты наших будущих прогулок по Парижу. Как мы непременно побываем в Люксембургском саду и обязательно станцуем на Place Pigalle в день взятия Бастилии, а потом поедем в St. Cloud и выпьем там под каштанами молодого вина…

И тут раздался стук в дверь. До конца дней буду я помнить это звук, отдавшийся, казалось, в каждой моей клетке. И когда на исходе жизни ко мне постучится смерть, я знаю: то будет точно такой же мертвенно костяной звук.

Дверь распахнулась. На пороге воздвиглась миссис Джекис — ледяное лицо, скрещенные на груди руки.

— О нет, только не здесь, не в моем доме! — Ее голос дрожал от праведного негодования. — Всему есть предел, друзья мои. Этот дом всегда был пристойным местом, и я намерена сохранить его таковым! — И, нацелив на Дженни свой гневный перст, он выкрикнула: — Вон отсюда!

На какой-то миг я словно окаменел, и это спасло и меня и миссис Джекис — не знаю, что мог бы я натворить под горячую руку и чем бы все это кончилось. Но когда я обрел дар речи, было уже поздно: Дженни встала и, отвернувшись, чтобы я не видел ее стыда, неверными шагами двинулась к креслу, где лежали ее пальто и шляпа.

— Не слушай! — вскочив на ноги, крикнул я. — Не слушай ее! Пусть убирается сама!

— Я в своем доме, — с ледяной мягкостью напомнила миссис Джекис. — Может быть, вызвать полицию?

— Прости, Эдвин. — Дженни уже надевала пальто. — Я не знала…

— Постой! — Я схватил ее за руку.

— Я сказала — вон! — снова раздалось с порога.

— Пусти! — Дженни вырвала руку с силой, которой я от нее не ожидал. — Слишком поздно, Эдвин. Уже не вернешь… — Нагнувшись, она взяла стоявший у двери саквояж.

— Тогда я с тобой… Не пущу тебя одну!

— Не надо… — Дженни покачала головой. — Мне есть куда пойти. Но тебе — нельзя.

Не было силы, которая удержала бы меня в ту секунду, но ее «нельзя» — пригвоздило к месту. В этом слове была бездна, вновь разверзшаяся между нами.

Миссис Джекис посторонилась, давая Дженни пройти. Но в дверях Дженни обернулась.

— До встречи, Эдвин! — Казалось, голос ее донесся не с порога комнаты, а откуда-то из дальнего далека. И глаза, родные и любящие, грустно глядели оттуда же, с неведомого мне берега. — Я вернусь. Но не так… Вернусь, чтоб всегда быть вместе. Жди меня, ладно?

И она ушла. Замерли быстрые шаги на лестнице. И глухо стукнула дверь, выпуская ее в ночь.

Назавтра же я расстался с миссис Джекис. И вообще решил на время уехать из города, тем более что приближалось лето. И мне в моем одиночестве хотелось встретить его с Арне, на Кейп-Коде.

Мэтьюс и мисс Спинни дружески попрощалась со мной. Он подарил мне складной мольберт, принадлежавший ранее не кому иному, как Фромксу, а мисс Спинни вручила бутылку бренди, чтобы, как она выразилась, «пальцы крепче держали кисть».

— И жду от вас еще один натюрморт с цветами, — сказала она. — Два с половиной на четыре или чуть больше. А еще хорошо бы какую-нибудь старую церковь — я их очень люблю. Особенно небольшие сельские, с высокими колокольнями… Ну, до свидания, Эдвин, Господь вас благослови. И смотрите, не утопитесь в море.

— С чего бы это мне захотелось топиться? — удивился я.

— Мало ли, — не без лукавства пожала плечами мисс Спинни. — Мужчины непредсказуемы, особенно если они художники и к тому же молодые… Что до меня, то я не доверяю морю. И на корабль меня не заманишь.

— Ну и зря, — сказал я. — А вдруг в вас влюбился бы капитан?

Она как-то странно посмотрела на меня, и неожиданно я увидел, что она краснеет. Боже, я и не воспринимал ее в этом плане…

— Предпочитаю сухопутные варианты, — проговорила мисс Спинни и вернулась к своим бумагам.

Мэтьюс проводил меня до дверей.

— Я уверен, что портрет удастся продать в один из музеев, — сказал он. — И возможно, скоро. Рад, что мы повстречались с вами, Эдвин. Не сомневаюсь: этот город еще услышит ваше имя. Вы хорошо потрудились зимой, мой мальчик, и заработали себе отдых. Отличной вам погоды! Только помните: никаких пейзажей. Оставьте дюны Иствуду.

— Мне гораздо интересней рыбаки, — сказал я.

— Рыбаки? — В голосе Мэтьюса слышалось сомнение. — Н-да…

— Написать так, чтобы все дышало противоборством, — не отступал я. — Один на один с морем. Ранним утром. С рыбой, бьющейся в сетях там, под водой.

— Послушайте, Эдвин, — Мэтьюс положил мне руку на плечо, — в мире слишком много рыбы. И слишком мало женщин, на которых хочется долго-долго смотреть. — Он вздохнул. — Не забывайте этого, друг мой.

Поезд отходил в полночь, и я попросил Гэса подвезти меня до вокзала. Мы ехали по ночному городу, мимо темных глазниц опустевших до утра небоскребов, и уже не верилось, что только вчера вот здесь, рядом со мной сидела Дженни. Теперь на этом месте лежали мои вещи: в одном узле краски, кисти, холсты и складной мольберт, в другом — одежда. Букетик фиалок, уложенный в бумажный пакет, покоился в моем кармане. Цветы привяли, но еще сохранили свой тонкий аромат. И к нему примешивался еще один еле уловимый запах — запах ее волос… Или только казалось?

— Просто ты думаешь о ней, оттого и мерещится, — проговорил Гэс, когда я сказал ему об этом. — Но не теряй надежды, Мак. Кто знает, может, вы встретитесь куда раньше, чем думается. В этом мире порой случаются самые неожиданные вещи. Возьми хотя бы мой народ… — Он, конечно, не мог упустить случая сесть на своего философского конька. — Они думали, им не выбраться из Египта. Но прекрасно выбрались. А зачем? Чтобы суметь потом написать Библию. О чем тогда не могли и догадываться.

— Они и не должны были догадываться, — сказал я.

— Ты имеешь в виду: Он возвестил им. Да, но что Он возвестил? Вот что хотелось бы мне знать.

— Мне кажется. Он сказал это достаточно ясно, — заметил я.

— Но не для меня, — упрямо мотнул головой сидящий за рулем философ. — Я все еще пытаюсь это разгадать. Мне ясно одно: то была благая весть. Но хотелось бы знать больше…

В таком духе мы беседовали до самого вокзала.

Когда машина остановилась, я протянул Гэсу деньги за проезд, но он отвел мою руку.

— Не о чем говорить, Мак. Я не включал счетчика. Достаточно заработал на тебе вчера.

Мы стали прощаться.

— Осенью увидимся, — сказал я.

— Обязательно, — кивнул он. — Может, черкнешь мне открытку, а?

Перед тем как взять свои вещи, я, поколебавшись, спросил:

— Как думаешь, Гэс, Бог хочет сказать мне что-то? — Спросил как бы полушутя, но там, в глубине, мне было не до шуток.

— Я не исключил бы этого, — ответил Гэс.

— Но что?

— Откуда мне знать. Мак…

Назавтра в полдень я подъезжал к Провинстауну. Когда позади остался мост в Баурни и в окно ворвался теплый ветерок, напоенный запахами хвои и молодой листвы, я почувствовал, как в меня живительной струей вливается умиротворяющий покой лета. В Ярмуте во дворах и вдоль улиц уже распустилась сирень, а в садах Брюстера груши и сливы стояли все в цвету, будто осыпанные снежком. И наконец за холмами Труро открылся залив — сверкающий на солнце простор, синей, чем крылья синей птицы, и там вдали, на горизонте еле различимые домики Плимута.

Арне встретил меня на вокзале. У него была комната в западной части города, недалеко от верфи Фуртадо, и он повел меня туда помыться и привести себя в порядок.

Когда мы поднялись по лестнице и Арне отворил свою увешанную неистовыми картинами келью, я подошел к окну — и словно окунулся в прошлое. Все было как прежде. Так же кружились и кричали чайки над волнами, так же пахло рыбой и водорослями, а внизу, на песчаном берегу какой-то малый постукивал молотком, ремонтируя шлюпку. В гавани собралось множество рыбацких судов, и среди них красовалась шхуна «Мэри П. Гуларт». Сразу узнал я и «Бокаж», тунцелов Джона Уотингтона — взрезая волны, он шел на всех парах со стороны Труро, и пена вскипала у его носа.