„Я рад или огорчен, что овладел мной всего лишь сон, рад или огорчен, рад или огорчен?“ — его мысли ритмично выстраивались в такт шагам, и он даже не пытался найти ответ на свой вопрос. Слава Богу, что он еще способен идти.

Миновав три дорожных указателя, он нагнал парня, прикуривавшего сигарету. На нем не было пальто, и он казался до боли беззащитным.

— Бродяжничаешь, папаша? — хрипло спросил парень, когда он поравнялся с ним.

— Да вроде того, — ответил бродяга.

— Ну, тогда я прогуляюсь немного с тобой, если ты пойдешь не очень быстро. В такое время дня идти одному довольно одиноко.

Бродяга кивнул, и парнишка заковылял рядом.

— Мне восемнадцать, — небрежно заметил он. — А ты наверняка подумал, что я моложе.

— Я бы сказал, пятнадцать.

— И просчитался. Восемнадцать мне стукнуло в прошлом августе, бродяжничаю уже шесть лет. Я пять раз убегал из дома, когда был маленьким, и каждый раз полиция возвращала меня обратно. Они хорошо со мной обходились, полицейские. Теперь у меня нет дома, и мне неоткуда убегать.

— У меня тоже, — спокойно сказал бродяга.

— Да, я вижу, что ты из себя представляешь, — тяжело дыша, проговорил парень. — Ты — джентльмен, упавший на дно. Тебе тяжелее, чем мне.

Бродяга бросил взгляд на прихрамывающую, тщедушную фигурку и сбавил шаг.

— Я бродяжничаю не так долго, как ты, — признался он.

— Это я вижу по тому, как ты идешь. Ты еще не устал. Наверное, ждешь чего-нибудь впереди?

Бродяга задумался.

— Не знаю, — с горечью ответил он. — Я пспдл чего-то жду.

— Отвыкнешь со временем, — заметил парень. В Лондоне теплее, но там труднее раздобыть еду. На самом деле там ничего хорошего нет.

— Но все-таки есть шанс встретить человека, кото рый поймет…

Деревенские жители лучше, — перебил его парень. — Прошлой ночью меня бесплатно пустили в коровник, и я спал вместе с коровами, а сегодня утром меня разбудил фермер, напоил чаем и дал монетку, потому что я маленький. Конечно, мне повезло; а в Лондоне — суп на набережной по ночам и полицейские, которые гонят тебя отовсюду.

— Прошлой ночью я свалился на обочине и заснул прямо там. Удивительно, что вообще не умер, — сказал бродяга.

Парнишка окинул его внимательным взглядом.

— Откуда ты знаешь, что не умер?

— Я этого не чувствую, — после паузы ответил бродяга.

— Вот что я тебе скажу, — сиплым голосом произнес парень, — таким людям, как мы, этого не избежать, если мы захотим. Вечно голодные, холодные, уставшие как собаки, и все время в пути. И все же, если кто-то предложит мне уютный дом и хорошую работу, мне станет тошно. Я кажусь тебе сильным? Знаю, я слишком маленький для своего возраста, но я шатаюсь уже шесть лет, и думаешь, я жив? Я утонул, купаясь в Маргейте, меня убил цыган — воткнул гвоздь прямо мне в голову; два раза я замерзал, как ты прошлой ночью, и тем не менее я иду сейчас здесь, иду в Лондон, чтобы снова уйти оттуда, потому что ничего не могу с этим поделать. Жив! Говорю тебе, нам этого не избежать, если мы захотим.

Парнишка замолчал, разразившись приступом кашля, и бродяга остановился, дожидаясь его.

— Возьми пока мое пальто, парень, — предложил он. — У тебя ужасный кашель.

— Иди к черту! — сердито отмахнулся парень, затягиваясь сигаретой. — Со мной все в порядке. Я говорил тебе о дороге. Ты еще не втянулся, но скоро сам все поймешь. Мы все мертвы, все, кто бродит по дорогам, мы все устали, но не можем с нее сойти. Летом вокруг такие приятные запахи — пыли и сена, а в жаркий день ветер нежно гладит тебя по лицу; знаешь, как здорово проснуться ранним утром в сырой траве. Не знаю, не знаю… — внезапно он покачнулся, и бродяга едва успел подхватить его.

— Я болен, — прошептал парнишка, — болен… Бродяга огляделся вокруг, но не заметил домов, куда можно было бы обратиться за помощью. Он стоял посреди дороги, поддерживая парня, и с сомнением смотрел по сторонам. Вдруг вдалеке мелькнули фары, и вскоре к ним подкатила машина.

— Что случилось? — спокойно спросил водитель, останавливая автомобиль. — Я врач.

Он внимательно осмотрел парня и послушал его затрудненное дыхание.

— Пневмония, — поставил диагноз он. — Я подвезу его до больницы, и вас тоже, если хотите.

Бродяга подумал о работном доме и покачал головой.

— Я лучше пойду пешком, — отказался он. Парень слегка поморщился, когда они усаживали его в машину.

— Я встречу тебя за Ригейтом, — пробормотал он. — Вот увидишь. — И машина скрылась из вида.

Все утро бродяга шлепал по тающему снегу, а днем попросил хлеба у дверей коттеджа и съел его в заброшенном коровнике. Там было тепло, и, насытившись, он заснул в стогу сена. Когда он проснулся, уже стемнело, и он снова поплелся по снежной слякоти.

Через три километра после Ригейта из темноты возникла хрупкая фигурка.

— Бродяжничаешь, папаша? — произнес хриплый голос. — Тогда я прогуляюсь с тобой немного, если ты пойдешь не очень быстро. В такое время дня идти одному довольно одиноко.

— Но как же пневмония?! — ошеломленно воскликнул бродяга.

— Сегодня утром я умер в Кроули, — ответил парень.

Кто-то попросил принести сигары.

Мы сидели уже довольно долго, и разговор исчерпал себя; тяжелые гардины пропитались дымом, мозги пропитались вином, и стало совершенно очевидно, что, если никто не поднимет нам упавшее настроение, вечеринка неминуемо подойдет к своему естественному завершению, и мы, гости, быстро разойдемся по домам и уляжемся спать.

Все говорили о скучных и неинтересных вещах; вероятно, в их жизни не происходило ничего примечательного, поэтому им не о чем было рассказывать.

Джоунс во всех подробностях поведал нам о своих приключениях на охоте в Йоркшире.

Мистер Томкинс из Бостона пространно разглагольствовал о мероприятиях, благодаря которым железнодорожное управление Атчинсона, Топеки и Санта-Фе не только расширило свою территорию, подняло престиж департамента и умудрялось перевозить домашний скот, не доводя его до голодной смерти раньше даты доставки, но также успешно обманывало пассажиров, которые покупали билеты с иллюзорной верой в то, что названное управление способно доставить их к месту назначения в целости и сохранности.

Синьор Томбола горячо убеждал нас с помощью аргументов, которые мы даже не пытались опровергнуть, что единство его родины ни в коей мере не похоже на современную торпеду, которую сконструировали на лучших оружейных заводах Европы для того, чтобы чьи-то слабые руки послали ее в страну, где она непременно взорвется — неожиданно для всех — и превратит эту страну в бескрайнюю пустыню политического хаоса.

Нет смысла и дальше вдаваться в подробности. От нашего разговора даже Прометей умер бы со скуки на своей скале, Тантал сошел бы с ума, а Иксион предпочел бы простые, но содержательные диалоги Оллендорффа нашей пустой болтовне. Мы уже несколько часов сидели за столом; нам было скучно, мы устали, но никто и не собирался уходить.

Кто-то попросил принести сигары. Мы все инстинктивно повернули головы в сторону говорившего. Брисбейну было тридцать пять лет, и его внешности завидовали многие мужчины. Он был сильным человеком. В его фигуре не было ничего примечательного, хотя объемы он имел внушительные. При почти двухметровом росте и широких плечах он не казался крупным, но, с другой стороны, худым его тоже трудно было назвать; небольшая голова крепко сидела на сильной жилистой шее, своими широкими мускулистыми руками он легко колол орехи без помощи щипцов, увидев его в профиль, нельзя было не заметить бугристость его рукавов и мощного торса. Он принадлежал к тому типу мужчин, о которых другие мужчины говорят, что их внешность обманчива; то есть он выглядел сильным, а в действительности был еще сильнее. Нет нужды подробно описывать его внешность — небольшая голова, редкие волосы, голубые глаза, крупный нос, небольшие усики и квадратный подбородок. Все знают Брисбейна, и, когда он попросил сигару, все повернулись к нему.