Родители стали забирать детей из школы, школа разорилась, и предприниматель решил подать в суд иск к газете о возмещении материального и морального ущерба. На суде выяснилось, что 20 лет назад этот предприниматель действительно был осужден за развращение малолетней, наказание отбыл, судимость снята. Больше в подобных действиях он замечен не был. К учебному процессу непосредственного отношения не имеет. Управляет школой директор. Предприниматель появлялся в школе только по торжественным случаям.

Каким, по-вашему, должно быть решение суда, поскольку газета написала правду, но причинила предпринимателю весьма существенный моральный и материальный ущерб?

Наиболее древняя форма процесса и уголовного, и гражданского состояла в том, что одна сторона представляла доказательства вины обвиняемого или основания своих имущественных требований к другой стороне, а другая сторона защищалась, представляя свои доказательства. Судья оценивал их и принимал решение. Стороны как бы состязались перед судьей. А иногда состязались и физически. Поэтому такая форма процесса называется состязательной.

В мрачную эпоху средневековья в судебном процессе существовала твердая шкала оценки доказательств. “Святая инквизиция” католической церкви ввела форму процесса, которая затем стала применяться и в светских судах и получила название инквизиционного процесса. Она отличалась формальной оценкой доказательств. Прежде всего оценивалось качество свидетелей. Так, свидетельство дворянина стоило свидетельств двух простолюдинов, свидетельство мужчины оценивалось дороже свидетельства женщины и т.д.

Во французском суде существовала такса оценки доказательств — единица, половина, четверть, одна восьмая и т.д. В конце процесса судья производил арифметическое сложение оцененных доказательств защиты и обвинения и по сумме доказательств выносил приговор или решение.

Я немного отвлекусь и замечу, что по гражданскому делу судья выносит решение, а по уголовному — приговор. Наши журналисты обожают красивые иностранные слова и к месту а большей частью не к месту, употребляют слово “вердикт”. Вердикт выносят только присяжные. Вердиктом они отвечают на вопрос судьи, виновен или не виновен обвиняемый. После этого судья выносит приговор. Судья вердикта вынести не может.

Журналисты этого не знают, но “они хочут свою образованность показать”, как говорила чеховская героиня. Простим их. Они все равно будут употреблять не к месту слово вердикт, упрекать наших врачей в “нарушении клятвы Гиппократа”, хотя советские врачи никогда клятвы Гиппократа не приносили, все равно будут произносить на телевидении и радио слово “афера” через ё. Они считают, что так “красивше”...

“Душой процесса” инквизиторы считали следствие, а “царицей доказательств” — признание обвиняемого. Это можно понять, поскольку, например, сношений женщины с дьяволом никто не видел, и доказать это было невозможно. Чтобы получить признание, после которого обвиняемого отправляли на костер, церковь узаконила пытки. В этой области палачи были исключительно изобретательны, и сейчас в музеях можно видеть орудия страшных пыток. Любой человек вынуждался к признанию, просто чтобы положить мучениям конец, который все равно был неизбежен.

Современный гражданский процесс во всех странах остается состязательным. Собирают доказательства стороны, но суд тоже может затребовать недостающие доказательства. Современный уголовный процесс остается инквизиционным, но не в смысле применения пыток, а в смысле того, что он не полагается на доказательства, представленные сторонами, а следственные органы сами добывают доказательства. Слово “инквизиция” на всех европейских языках означает — следствие, расследование.

Сейчас уже все знают, какие пытки применяло сталинское НКВД-КГБ. Ими выбивалась та самая “царица доказательств” — признание. Были случаи, когда выдержавшего пытки выпускали и даже возвращали на прежнюю должность, но в большинстве случаев и без признания все равно расстреливали или отправляли в лагеря, где тоже применяли пытки, но уже в виде наказания. Это описал Солженицын и другие “сидельцы”.

После половинчатого разоблачения Хрущевым “культа личности Сталина” наиболее одиозные палачи были уволены из КГБ. Некоторые из них стали профессорами права, докторами наук, как профессор Юридической академии Гришаев (следователь по делу “врачей-убийц”), некоторые, как следователь Хват, пытавший гениального ученого Вавилова, погибшего в лагерях, отправлены “на заслуженный отдых”. Там были великолепные мастера пыточного искусства. Некто, по прозвищу “Боксер”, одним ударом выбивал челюсть, другой ударом ноги на спор ломал любое ребро.

Но и после Сталина, даже после начала горбачевской “перестройки”, даже после ельцинской “демократической революции” в “правоохранительных” органах сохранились те же методы добывания “царицы доказательств”.

Интересное дело случилось в 1986 году в Латвии. Трое парней были арестованы по делу об изнасиловании с убийством в городе Огре. Одному удалось доказать алиби. Двое других "сознались”. Так как милиция решила, что в преступлении участвовало трое, то "нашли” и третьего. И через три месяца он “сознался". Вы представляете, какие пытки надо было применить, чтобы молодые парни сознались в гнусном преступлении, за которое им грозил расстрел.

На этом деле “органы" решили показать евою распрекрасную работу, и дело широко рекламировалось в печати, на телевидении и радио. Журналисты не жалели слюней, чтобы расписать подробности преступления и мерзавцев, его совершивших. В “День милиции" наградили “отличившихся” и даже одного... свидетеля, разумеется, лже.

Ребята надеялись на открытый суд, где они бы отказались от признаний и рассказали о пытках. Один из них пытался доказать, что он вообще никогда не был в Огре. Куда там! Их никто не слушал. Общественное мнение было хорошо подготовлено и жаждало мести. Адвокаты помогали обвинению (отсюда и поговорка уголовников “адвокат— второй прокурор"). Одного из ребят приговорили к расстрелу, двоих к длительному заключению. Приговор публика встретила аплодисментами!

К счастью, парня расстрелять не успели: настоящий преступник сознался в убийстве. Ему не поверили! Не хотели! И полгода проверяли, а пока ребята сидели в тюрьме. Но все же, их, “скрипя сердцем" (как говорят некоторые старушки) пришлось реабилитировать.

Только потому, что процессу дали слишком широкую рекламу и слишком громким стал провал, замять его не удалось, и против виновников возбудили уголовное дело. Председательствовавший судья Грант в наказание был отправлен, куда бы вы думали? В адвокатуру!

Во время следствия по делу троих ребят следователь спросил “народную заседательницу” Верховного суда Латвийской ССР (по правам в процессе она — равноправный судья): “Вы слышали, как обвиняемые рассказывали об избиениях?" Она ответила: "А кто же сознается в преступлении, если его не бить?".

Этот ответ характерен для ментальности наших современных "правоохранительных” органов.

Подобные истории редко имеют такой счастливый конец. И когда по тем или иным причинам фальсифицированные дела лопаются, их участники остаются безнаказанными. Вы мне не верите? Тогда поверьте бывшему председателю Верховного суда СССР Теребилову. На вопрос журналиста, сколько уголовных дел возбудили суды против “правоохранителей” за такие фальсификации, ответ был краток, но красноречив — “Ни одного”! (“Литературная газета”, 17.12.86.)

Этот вопрос ему был задан в связи с другим нашумевшим делом, названным “Витебским”. Там было изнасиловано и убито маньяком 36 женщин. За это последовательно было осуждено 14 человек! Один из них был расстрелян! Один был освобожден досрочно — ослеп в заключении. Один полностью “отсидел” 10 лет. Остальных освободили, когда нашли подлинного преступника. Но все они дали “признательные” показания! Подвергали истязаниям даже “свидетелей”. Конечно, обвиняемые рассчитывали на суд скорый, правый и милостивый... Напрасно! И таких дел множество. Большинство раскрытых фальсификаций и реабилитаций осужденных (в том числе посмертных) происходит либо в результате хорошей работы следователя, как в “Витебском” деле, соединившего все 36 дел по почерку убийцы, либо как в латвийском деле — в результате случайного появления подлинного преступника.