Перед рассветом пошел мелкий дождик. Мы постепенно просыпались замерзшие, усталые и в скверном настроении. Одеяло, которое оставил мне Сатурнин, принимая от меня дежурство, оказалось коротким, и в эти холодные часы я сообразил, что не только из-за покорности поэт может пожелать «стать маленьким, и еще уменьшиться, пока не сделается всех меньше в мире этом»[11]. Холод и короткое одеяло могут совершенно неожиданно повлиять на желания человека. Дождь вскоре прекратился, но и той дозы, которую мы получили, было вполне достаточно. Огонь шипел, и от едкого дыма слезились глаза. Наша одежда вся смялась, и у мужчин за ночь выросла колючая борода. Мы мрачно жевали сухари, которыми нас вчера оделил доктор Влах, и меланхолически глядели на лес, подернутый легким туманом. Мадемуазель Барбора подсела ко мне и вполголоса спросила меня, собираюсь ли я сегодня купаться. Я ответил, что не собираюсь и бриться тоже не собираюсь. Она слегка покраснела, но глаза ее весело блестели. Не представляю, что должно стрястись, чтобы у этой девушки испортилось настроение. Дедушка сидел завернутый в одеяло и мрачно глядел вперед. Когда доктор Влах спросил его, поспал ли он хоть немного, дедушка только махнул рукой. Он весь как-то съёжился и со вчерашнего дня как-бы постарел лет на двадцать. Сатурнин вытащил откуда-то бутылку коньяку и протянул ее дедушке. Доктор Влах постучал пальцем по лбу и удивился, как это ему не пришло в голову взять из сруба свою бутылку коньяка той-же марки. Сатурнин сухо сказал, что это и есть та самая бутылка и принялся складывать одеяла. Доктор Влах ответил, что тогда значит всё в полном порядке. Я полагал, что это не так. Сатурнину нечего было брать что-либо без ведома хозяина. Я как раз собирался сказать это вслух, но не успел, так как между тем бутылка обошла всех присутствующих и дошла до меня. Я решил промолчать, так как не люблю ссориться и люблю коньяк, особенно в таких случаях, когда человеку до зарезу нужно согреться. Бутылка возвратилась к дедушке, и все мы почувствовали, что погода явно улучшилась. Дедушка меланхолически глотнул из бутылки и снова послал коньяк в круговую. Между тем костер разгорелся, и дым перестал лезть в глаза. Да и сухари доктора Влаха в конце концов не были такими уж безвкусными как нам казалось раньше, а туман, расстилавшийся над лесом, собственно говоря был весьма колоритный. Всё вокруг дышало свежестью, и утренний дождик лесу ничуть не повредил, а наоборот. Небо на востоке светлело с каждой минутой, и мы чувствовали, что солнце стоит за кулисами гор и готово по мановению руки небесного режиссера выйти на сцену во всей своей ослепительной красоте. Полупустая бутылка была спрятана, и Барбора находчиво и умело потушила костер. Дедушка с трудом поднялся и смущенно посмотрел на меня и Сатурнина. Мы встали на свои места, чтобы поддерживать его в пути, и караван двинулся. Казалось дедушка шагает бодрее чем вчера, но это было лишь вначале. Он очень быстро устал, и мы спускались еще медленнее чем в прошедший день. Однако теперь это нас не столь волновало, так как в нашем распоряжении был целый день. Даже таким медленным темпом мы сегодня доберемся до городка. Только бы дедушка вообще был способен идти. Около девяти часов дедушка потребовал привала. Мы сидели под группой сосен и смотрели вниз на речку. Утреннего тумана и в помине не было, небо было безоблачным. Солнце опять припекало. Из-за бессонной ночи, тишины гор, жары, усталости и утренней дозы коньяка нам ужасно хотелось спать. Когда позднее мы вспоминали об этом пути, нам казался он полным приключений, но на самом деле ничего приключенческого в нем не было. Скорее он был полон мелких неприятностей. Я никому не намерен навязывать свою точку зрения, так как слово „приключение“ можно понять по-разному. Вы, я и много других людей могут считать, что дальнее плавание представляет собой невесть какое приключение, но капитан трансокеанского корабля очевидно придерживается другого мнения. Вполне вероятно он развлекается во время пути ничуть не больше, чем проводник поезда Прага-Брно, и оба они одинаково счастливы, когда их рейс подходит к концу. Когда шестнадцатилетний юноша мечтает о приключениях, его голова забита пальмами, джунглями и пустынями. Мне не кажется пальма более волнующей чем допустим сосна, и необыкновенные события могут происходить скорее в пражском районе Смихов или Радлице, чем на каучуковых плантациях острова Суматры. Поскольку мне известно, в тропиках можно пережить столько приключений, что белые чиновники там сходят с ума от скуки. Я отказываюсь называть травмы, бедствия и неприятности приключением. Если вы будете ночью разбужены мяуканьем кошек, бегающих по крышам домов Малой Страны, это никак нельзя считать приключением. А если вас разбудит рев тигров, то это уже приключение. Мне это непонятно. Очевидно вся загвоздка в том, что тигров гораздо меньше, чем кошек. В таком случае если вас разбудит архиепископ Остравский, можете считать, хоть это и полная бессмыслица, что вы пережили самое замечательное приключение в мире, ибо такой архиепископ вовсе не существует. Таким образом мы ни до чего не доберемся и поэтому давайте вернемся к описанию нашего пути.
Когда мы отдыхали минут десять, ко мне подошел Милоуш и мрачно спросил меня, почему я ночью не разбудил его для дежурства. Я ответил, что мне не хотелось спать. Он сказал, что не желает, чтобы с ним обращались как с маленьким мальчиком и не нуждается ни в каком особом внимании к себе. Я ответил, что в будущем буду этим руководствоваться, но теперь не стоит об этом говорить. Все равно никто ничего не заметил. Он с подозрением посмотрел на меня и ушел, не сказав ни слова. Тетя Катерина занималась дыхательной гимнастикой и десять раз в минуту восклицала: „Ах, какой воздух, ах, какой воздух!“ А потом для разнообразия заявила: „Вот это благоухание воздусьев!“ Дедушка немного разговорился, показал нам в ущелье место, где река образовала извилину, и рассказал нам какую-то историю. Мне ужасно хотелось спать, так что я запомнил из его рассказа только его самого, затем удочку и невероятное количество форелей. Этим, конечно, не мог не воспользоваться доктор Влах. Он стал рассказывать о своем горном омуте и о том, что в нем водится очень много форели. Барбора выразила сомнение по этому поводу, потому что по ее словам я вчера утром тщательно обследовал омут и ни о каких форелях не упоминал, хотя видеть их я должен был. Потом я услышал голос доктора Влаха, но он раздавался как-будто издалека, и затем я уснул. Не знаю, долго ли я спал, но думаю, что всего лишь несколько минут. Мне снилось, что я поддерживаю дедушку и осторожно, вместе с Сатурниным, шаг за шагом, подвожу его к омуту. У дедушки были огромные усы, и он щекотал ими меня в лицо. Потом я проснулся и увидел, что Барбора смеясь наклоняется надо мной, и в руке у нее стебелек луговика. И снова мы пустились в путь по каменистой, размытой водой дороге. Дедушке становилось все хуже и хуже. Он тяжело дышал, охал и дрожал от усталости. Меня это нисколько не удивило, все мы шли из последних сил. Моя щиколотка, недавно зажившая, тоже стала отзываться. К вечеру мы увидели городскую церковную башню, и она показалась нам такой далекой, что мы не надеялись до нее вскоре добраться. И тут дедушка заявил, что дальше он идти не может. Доктор Влах вынул карту, и мы стали советоваться, что нам делать. Мы обнаружили, что до города еще далеко, дальше, чем мы думали, так как полевые тропинки, по которым нам предстояло идти, всячески извивались и крутились. Тогда мы решили идти вдоль реки по берегу до тех пор, пока не дойдем до шоссе, на которое выходил дедушкин сорванный мост. Затем мы разделимся. Те, кто будут в силах, отправятся в городок, возьмут там извозчика и вышлют его за дедушкой и остатком нашего каравана. Дедушка согласился с этим планом, мы с трудом поднялись и спотыкаясь, продолжали наш путь. Около шести часов мы увидели на другом берегу реки дедушкин пустующий дом, и сразу после этого доктор Влах ужасно выругался. Мы посмотрели туда, куда смотрел он вытаращив глаза, и в эту секунду наше трехдневное, полное всяких лишений путешествие, представилось нам как самое дурацкое мероприятие в мире. Оба берега соединял новый мост, свежее дерево которого сияло новизной в лучах вечернего солнца.