Я тщетно старался понять, зачем Сатурнин все это делает. Сперва я думал, что он одержим болезненной манией стать слугой какого-нибудь авантюриста-джентльмена, и что за неимением на примете такового, он окружает мою прозаическую личность ореолом героя. Позднее я пришел к убеждению, что все это он делает только ради забавы. Однажды он объяснил мне какую-то весьма запутанную теорию шуток, называемых канадскими. Поскольку я его понял, вся соль этих шуток заключается в том, что под конец где-нибудь сгорает дом, или кто-нибудь оказывается тяжело раненым. Не могу сказать, чтобы мне это особенно нравилось.

Приблизительно спустя пол года Сатурнин стал упорно уверять меня, что квартира, в которой мы до сих пор спокойно жили, для нас мала. В общем он был прав. Сначала, правда, она меня вполне удовлетворяла, но если вы когда-нибудь видели рога буйвола… Но это слишком длинная история. Само собой разумеется, доктор Влах Сатурнина поддерживал. Он говорил, что мне давно следовало выселиться из этой квартиры, и пускался даже в рассуждения о том, что у меня слабое здоровье и что квартира сырая. Все это сплошные выдумки. Во-первых квартира вовсе не была сырая, а во-вторых о моем здоровье доктор Влах не имел ни малейшего представления. В последний раз он лечил меня, когда мне было лет десять, и я болел корью.

Все это кончилось тем, что однажды, в послеобеденную пору, Сатурнин отыскал меня в кругу моих знакомых и тихо сообщил мне, что мы переселились. Он добавил, что мы живем на реке недалеко от цепного моста.

Очевидно он был бы вполне удовлетворен, если бы при этом известии я упал в обморок. Однако, соблюдая полное спокойствие, я продолжал играть в карты. Только вечером я выпил несколько рюмок коньяку и отправился на старую квартиру. Она действительно была пуста, и у госпожи Суханковой были заплаканные глаза. По тому, как меня встретил хозяин дома, я понял, что не стоит слишком интересоваться подробностями переселения.

Потом я пошел к этому самому цепному мосту. Это, конечно, было нелепо, но куда-то же надо было себя девать. Сатурнин встретил меня на набережной. На голове у него была морская фуражка, и он называл меня капитаном.

С тех пор мы жили в плавучем доме, и я не могу сказать, что это было так уж плохо. Правда, не прошло и недели, как однажды наше судно сорвалось с якоря и съехало с плотины. Это было неприятно особенно потому, что вокруг царила непроглядная тьма. Сперва и подумал, что Сатурнин утонул, так как все мои попытки найти его на борту оказались тщетными. Позднее все объяснилось. Оказывается он спал в это время в сторожевой будке. Однако, надо сказать, что не будь этого неприятного приключения, мне грех было бы жаловаться на свое новое жилище. В жизни приходится со многим мириться.

Это не значит, что я безропотно соглашался со всеми выдумками Сатурнина. Я не мог этого делать хотя бы по той причине, что мне не безразлична моя репутация, которая благодаря его сумасбродству оказалась несколько подмоченной. Меня стали считать неимоверно отважным и эксцентричным человеком. Кем-то вроде Гарри Пиля[2]. Однажды в газетах появилась заметка о нашем судне, в которой обо мне говорилось как о „нашем известном спортсмене“. На следующий день я случайно подслушал разговор Сатурнина с нашим поставщиком топлива. Сатурнин возмущался, что в заметке не напечатали „охотник на хищных зверей“, хотя он сам дал такое указание редактору.

Эта ничем не заслуженная и лично меня мало радовавшая репутация эксцентричного мужчины имела весьма неприятные последствия. Например, однажды ночью меня разбудил человек в форменной фуражке, который сообщил мне, что моя помощь крайне необходима. Используя почти всю свою способность логически мыслить, из бестолковой болтовни этого человека я понял, что какой-то сумасшедший, вообразив себя Марком Аврелием, бежал из-под надзора, и управление лечебницы полагает, что для такого человека как я поймать указанного господина шуточное дело.

Надежды, возлагаемые на вас обществом, обычно хочется оправдать. Поэтому я встал и быстро оделся. Человек в форменной фуражке сказал, что ему приказано попросить меня взять с собой ружье. У меня никакого ружья нет, и поэтому я замял этот разговор. Я сказал, что оно мне не понадобится, после чего человек в форменной фуражке посмотрел на меня с нескрываемым уважением.

Я дал соответствующие распоряжения Сатурнину на случай, если я не вернусь, и пошел вместе с гостем навстречу дождю и непогоде. Только из разговора, который мы вели по пути, выяснилось, что он служащий зоопарка, и что Марк Аврелий — это лев.

Безусловно я принадлежу к категории по крайней мере средне храбрых мужчин, но можете представить себе, каково мне было. Я не люблю об этом вспоминать. Но в конце концов все кончилось благополучно. Дело в том, что служащим зоопарка удалось льва поймать, когда он уснул, устав от тщетных атак на моторный вагон трамвая номер 12. Мое вмешательство оказалось ненужным, однако управляющий зоопарком несмотря на это горячо поблагодарил меня за готовность прийти на помощь находящимся в опасности жителям города и выразил надежду, что в следующий раз мне посчастливится собственноручно поймать какого-нибудь хищного зверя за уши.

Очевидно он вообразил, что я Бог весть как мечтаю об этом.

На следующий день в газетах была заметка, в которой говорилось, что я с исключительной охотой принял участие в поимке несчастного Марка Аврелия. Можете представить себе, насколько это пришлось по вкусу Сатурнину.

Когда я беседовал об этом происшествии с доктором Влахом, он неожиданно высказал предположение такого рода, что я почти обиделся. Ему кажется, заявил он, что легенда, созданная обо мне Сатурниным, вполне меня устраивает. Иначе он никак не может объяснить себе мое желание охотиться ночью на львов в зоопарке в пражском квартале Троя.

Я всегда считал, то способность расценивать человеческие характеры должна быть врожденной. Это уменье нельзя приобрести с годами, и как видно на примере доктора Влаха, опыт тут тоже не причем. Как ему вообще могла прийти в голову такая мысль! Каким самолюбивым дураком он меня считает! Если бы я мечтал о репутации авантюриста, я сумел бы приобрести ее сам и не ждал бы, пока мне ее создаст слуга. Нельзя не учитывать того, что благодаря обстоятельствам я попадал в такие положения, когда трудно было решать чем руководствоваться — здравым рассудком, или прирожденным самолюбием.

Если вы спокойно живете как нормальный и рассудительный гражданин, то у ваших знакомых и друзей нет причины раздумывать о том, как бы вы повели себя, если бы на вас напал рассвирепевший буйвол. Попробуйте представить себе кого-либо из окружающих вас людей в таком положении, и вы увидите, насколько это бессмысленно. А теперь допустите, что благодаря выдумкам Сатурнина мои друзья прямо-таки подпадали под соблазн предаться таким размышлениям. Моя храбрость подвергалась таким образом испытаниям как какой-нибудь подопытный кролик.

Я, например, никогда не рассказывал эту галиматью об акуле и штативе фотоаппарата, однако представьте себе каково вам будет, если самый прекрасный девичий рот слегка искривится в недоверчивую усмешку и скажет: „Вы и акула?“ — Вполне понятно, что некоторые мои решения вытекали из желания получить когда-нибудь возможность ответить: „Да, мадемуазель Барбора, я и акула, я и лев, я и любая опасность в мире!“

Мадемуазель Барбора

Проигрываю три сета в теннис

Сатурнин строит тренировочную стенку

Необычное соглашение с владельцем судна

Доктор Влах произносит речь об упадке ремесел

С мадемуазель Барборой Тэребовой я познакомился на теннисном корте. Она была звездой пригородного теннисного клуба, членом которого был и я. Я смотрел на нее, когда она, прекрасная и недоступная, приходила тренироваться со своим тренером, или с каким-нибудь выдающимся игроком. Я могу поблагодарить Пепика за то, что наше знакомство зашло за пределы моих любезных приветствий и ее любезных, но холодных ответов.