Тем самым Сигрид Унсет соглашалась с христианскими догмами и отрекалась от былых убеждений: «Когда-то я свято веровала в то, что мы, люди, сами сотворили Бога, как идеальное представление о себе». В конце она делает заключение, что независимо от того, во что человек верит, на каждый день, на все случаи жизни, включая воспитание детей, ему пригодится древняя мудрость: «Soli Deo Gloria»{38}.
Пятнадцать лет назад Унсет опубликовала первую статью в газете за подписью «Одна молодая девушка». За эти годы ей удалось осуществить свою мечту — стать писателем; после нескольких лет тайной двойной жизни она исполнила и другой свой завет: «женщина должна выйти замуж за того, кого может назвать своим господином». И подчинилась этому мужчине — чтобы потом покинуть его. Но продолжала с прежней горячностью вменять в обязанность «любому мужчине защищать женщину, которую он выбрал для совместной жизни и детей которой может назвать своими». Судя по всему, ее поступки противоречили ее собственным воззрениям на отношения между женщиной и мужчиной.
Можно ли объяснить ее разрыв со Сварстадом попросту тем, что муж разочаровал ее? Равно как и эпоха, в которую она жила, ведь до сих пор все ее творчество было проникнуто критикой современности. Не случайно послесловие к «Точке зрения женщины», где в качестве заключительного аккорда прозвучало «Soli Deo Gloria», появилось в 1919 году — то есть в год разрыва. По-видимому, писательница не просто расставалась с прежними иллюзиями. На распутье, куда ее привела жизнь, у нее зарождались новые надежды.
Сигрид Унсет созвала гостей на крестины только 12 декабря. У отца ребенка совета при выборе имени не спросили. Его третьего сына назвали Ханс Бенедикт Хью Сварстад. Ханс — в честь Святого Иоанна, Бенедикт — в честь основателя ордена бенедиктинцев, Хью — в честь английского католического писателя Роберта Хью Бенсона. Выбирая имя, Сигрид Унсет, очевидно, хотела показать окружающим, по какому пути собирается направиться. На крестины собралось много друзей по римским временам. Помимо Хелены Фрёйсланн, которая должна была нести ребенка до купели, пришли Альф Лундебю и Сис Рибер-Мон. Конфирмантке Эббе поручили перед церемонией снять с младенца крестильную шапочку. Но Сварстад торопился — он снова готовил новую выставку. Вскоре он с дочерьми вернулся домой в Кампен.
Сигрид тоже не терпелось приняться за работу. Уже прошлым летом в Лаургорде она делала кое-какие наброски, и теперь они постепенно складывались в нечто цельное. В какой-то степени и этот ее проект возник как реакция на разрушительное влияние современности на личность. Она задумала создать масштабное повествование, в котором сумеет показать глубинные законы, управляющие человеческой жизнью. Наше отношение к любви и судьбе, наши маленькие земные жизни в столкновении с гораздо более могущественными силами. Такие мысли занимали писательницу на протяжении всего ее творческого пути. Однако только теперь, пожалуй, ее персонажи по-настоящему обретали облик. С годами она начала представлять их себе все более отчетливо. В ее ранних работах они напоминали символические фигурки, вырезанные из бумаги и раскрашенные в яркие цвета, которые она создавала, проникнувшись особенно понравившейся ей историей. Так она поступала в детстве, когда мастерила кукол для кукольного театра, и потом, когда перенесла театр на бумагу. В те времена рыцарь был рыцарем, а дева — девой. Теперь же она использовала в произведении и свои огромные знания о том периоде, который собиралась описать, и собственный жизненный опыт, и знание людской природы. Устроившись в уютном деревянном домике, она писала и писала, на страницах появлялись живые люди, и всех она заставляла пройти испытания судьбы.
Оправившись после родов, Унсет стала совершать долгие прогулки к усадьбе Бьёрнстад в Майхаугене{39}, и там ее персонажи представали перед ней с особой ясностью. Вскоре она снова принялась писать по ночам. Разрозненные страницы со схемами и историческими обзорами уступили место связному повествованию, которое зажило своей жизнью. По мере развития сюжета Кристин выросла в своевольную упрямицу, Лавранс превратился в образцового отца, Эрленду же достался сложный характер. Наконец-то Сигрид Унсет творила мир, в котором с детства чувствовала себя как дома, — север долины Гудбрандсдал в эпоху Средневековья.
Она читала и перечитывала, дописывала и переписывала свою средневековую историю, при этом ее ничуть не занимала реакция прессы на «Точку зрения женщины». Как будто Унсет и впрямь поставила точку в дискуссии. Так что повторения весенней перепалки с Катти Анкер Мёллер не последовало. Сборник статей удостоился нескольких сдержанных комментариев в прессе — наподобие того, что, по-видимому, Сигрид Унсет временно решила перейти от художественной литературы к журналистике. Другие критики обнаруживали связь «Точки зрения» с «Йенни», а в образе Йенни находили много общего с самой Сигрид Унсет. Но она никак на это не отреагировала, будучи поглощенной работой над характером и судьбой Кристин.
Мало кто догадывался, что Сигрид Унсет стоит на пороге кардинальных изменений в жизни и мировоззрении. Ранее писательница относилась к христианству скорее отрицательно, теперь же готова была превратиться из своего рода агностика в христианского философа, это-то и ускользнуло от внимания критиков. Даже христианин Рональд Фанген заявил, что не в состоянии понять, что «имела в виду госпожа Унсет, отсылая читателя к старинной мудрости „Soli Deo Gloria“»[318].
Она создавала два мира одновременно. Один, литературный, был ее мечтой с тех самых пор, как она начала писать, и вот теперь он постепенно обретал форму. В то же время она обустраивала свою реальную жизнь так, как ей хотелось. Здесь не надо было думать о Сварстаде, никого не приходилось ждать на обед, никто не был вправе помешать ей работать по вечерам. И никаких взрослых падчериц и пасынков, способных нарушить планы самым непредсказуемым образом. Своих собственных малышей она решительно выпроваживала во время работы, старшие могли даже нарваться на оплеуху, маленький Ханс Бенедикт пока бóльшую часть времени спал. Возможно, и двух нанятых служанок устраивала работа в условиях ее строгой творческой дисциплины. Возможно, порядок в доме и полная кладовка радовали глаз. В определенные часы в доме царила тишина, шума не терпели. Один только Ханс Бенедикт в первый год своей жизни обладал привилегией нарушать покой матери, когда та погружалась в свой литературный мир.
Она сидела в собственной гостиной, подобно Джейн Остин, окруженная детьми, прислугой и старой отцовской мебелью. Принадлежавшие когда-то Ингвальду Унсету полки с перегородками из плетеных ивовых прутьев она заполнила любимыми энциклопедиями и милыми сердцу фотографиями. На верхней полке стояла фотография матери, сделанная в год рождения Сигрид.
Из окна ей была видна река Логен вплоть до горы Вингромсосен по другую сторону долины. В эту долину ее привозил в детстве отец, чтобы провести по следам исторического героя своего детства — Святого Улава, оказавшего столь сильное влияние на Ингвальда Унсета в Нидаросском соборе. А следы судьбоносного похода святого короля в долине Гудбрандсдал можно было найти повсюду. В возрасте семи лет Сигрид предприняла свое первое в жизни путешествие — тогда они вместе с отцом поднялись из Лиллехаммера в Лаургорд. В ее памяти оживали рассказы отца об исторических событиях. Так совпало, что в том году исполнилось сто лет со времен «Большого Офсена», наводнения, уничтожившего много хозяйств и унесшего жизнь семидесяти людей. На маленькую Сигрид огромное впечатление произвел рассказ о богатом хуторе Йорюндстад, который смыло целиком — он стоял на берегу реки.
Теперь, живя в доме с видом на могучий Логен, она дала хутору, где жили герои ее романа, имя Йорюндсгорд. Одной ей было известно, какие изменения претерпели средневековые персонажи, которых она носила в своем сердце на протяжении всего творческого пути. Знаменитая заключительная фраза из книги о короле Артуре — о том, что сердца человеческие не меняются, — могла внушить читателю обманчивое представление, что для нее они остались такими же, какими она их увидела, когда впервые с головой погрузилась в Средние века. Однако много воды утекло со времен йомфру Агнеты и Свена Трёста, со времен встречи Оге и Алхед. Писательница прошла долгий путь с тех пор, как одиннадцатилетней девочкой читала «Сагу о Ньяле», и с тех пор, как двадцатишестилетней девушкой писала о Вига-Льоте и Вигдис, влюбленных, соединить которых могла только смерть. Многое изменилось даже со времени, когда она писала об артуровском цикле, будучи уже более искушенной женщиной и матерью двоих детей. В течение многих лет она пыталась доказать свои юношеские гипотезы и сердцем и рассудком. Забираясь так далеко в прошлое, она стремилась обнажить глубинные механизмы, управляющие жизнью, безжалостные силы судьбы, сущность человеческого характера. Страсти и заблуждения в чистом виде. Во времена, когда бегство в безответственный индивидуализм было невозможным. Ей нравились эти времена — тогда не существовало ни малейшего сомнения в том, что человеку не удастся избежать последствий своих поступков.
