Хозяева понимали, что никто, кроме ее старого шведского друга и учителя Линнея, не сможет ее утешить. Они пригласили ее на автомобильную прогулку в Хаммарбю, в летнее имение Линнея, к югу от Уппсалы. Это был самый лучший подарок ко дню ее рождения. 20 мая 1940 года ей исполнялось 58 лет. И этот день она провела в компании своего давнего друга, который открыл ей тайны жизни и весны, Карла фон Линнея. «Он мой личный святой заступник», — не уставала повторять она.

Унсет часто пыталась представить себе все эти здания и пристройки, описанные Линнеем. И сад у дома остался почти таким же, как при Линнее, кроме участка под названием «Россия» — только дельфиниум, подаренный Екатериной Великой, разросся, как сорняк в лиственном лесу. Своим острым взглядом ботаника Сигрид Унсет вычислила, где растут любимые растения Линнея. Такие, как, например, хохлатка — монашеский цветок с желтыми соцветиями. Правда, внутреннее убранство домов оказалось не таким уж роскошным, как она себе представляла, подумалось ей, когда она шагала по потертым деревянным полам. Как скромно жил ее цветочный король. Спальню и рабочий кабинет украшали иллюстрации с экзотическими растениями, которые он вырезал из своих книг, чтобы всегда видеть их перед собой. Все сохранилось так, как при его жизни, хотя теперь усадьба была переоборудована в музей.

Подойдя к его письменному столу, Унсет поцеловала столешницу, на которую Линней имел обыкновение опираться. Она и сама этого от себя не ожидала, ей стало даже немного смешно. Карлу фон Линнею было важно всегда видеть свои иллюстрации, и когда он лежал в кровати, и когда сидел за письменным столом. А для Сигрид Унсет было важно всегда видеть Линнея на своем письменном столе, даже со своей кровати с балдахином. В кабинете висел знаменитый портрет Линнея кисти Мартина Хоффмана, в саамском национальном костюме и с северной линнеей в руках, а с кровати она могла видеть портрет работы Александра Рослина, изображавший Линнея уже в солидном возрасте. На протяжении всех этих лет он сопровождал ее с утра и до поздней ночи[706].

В июне Сигрид Унсет углубилась в работу. Она писала статьи о норвежском Сопротивлении и собирала материалы для биографии Линнея. Она работала и ждала новостей о Хансе и о Норвегии. Она еще не знала, что Гунвор приехала на велосипеде в Бьеркебек и от Матеи узнала про гибель Андерса. Не знала она и о том, что двойную могилу в Меснали вскрыли 8 июня и рядом с Моссе упокоился ее старший брат Андерс. Во время погребения читали молитву, и там были такие слова: «Воюй за все, что тебе дорого». Она также не знала, что Гунвор сделала так, как и она сама поступила бы в подобной ситуации: взяла с собой букет ярко-голубых цветов из Бьеркебека, чтобы водрузить их на могилу посреди растущих там белых ветрениц.

Ей сообщили, что ее сын Ханс жив и здоров и скоро приедет в Швецию. Она намеревалась продолжить свое странствие вместе с сыном. Чуть позже писательница узнала подробности о похоронах Андерса, которые устроила ее сестра Сигне. Ханс и Уле Хенрик Му почти догнали ее в Отте, но именно «почти». Им не повезло, это факт, а потом им пришлось через горы возвращаться в Лиллехаммер.

Стокгольмские газеты печатали пространные статьи о ее драматическом побеге. Они опубликовали также фотографию Андерса с надписью «Маме». Ее охотно повсюду приглашали, но она не слишком рвалась участвовать в каких-либо акциях, если только не ради «дела». А «делом» она считала и помощь Финляндии, и борьбу с нацизмом — оба эти фронта казались одинаково важными в борьбе за свободу. Сейчас она хотела, чтобы ее услышали повсюду, и писала свои первые тексты на английском.

10 июня американский журнал «Лайф» опубликовал большую подробную статью «Мой побег из Норвегии». Подзаголовок гласил: «Лауреат Нобелевской премии рассказывает, каково убегать из своей родной страны от нацистов». Сигрид Унсет представили читателям как одну из величайших современных писательниц. Ее шедевр «Кристин, дочь Лавранса» был продан в США тиражом более 200 000 экземпляров. Статью проиллюстрировали портретом писательницы, фотографией зимнего Бьеркебека и панорамной фотографией Лиллехаммера и Молде.

По-прежнему Унсет больше нравились неформальные праздники, чем званые обеды и ужины в ее честь. Однажды июньским вечером в Стокгольме художник Чьелль Лёвенадлер пригласил чету Лютткенсов на ужин в свою мастерскую. Сигрид Унсет как-то позировала для портрета — это был ее вклад в выставку картин из Норвежского собрания — и тоже была приглашена, но отказалась прийти, сославшись на усталость. Художник огорчился, особенно потому, что в запасе у него была бутылка виски.

— А ты просто позвони ей, — посоветовал Ингве Лютткенс.

Лёвенадлер последовал его совету — он позвонил и повторил свое предложение, у него есть такой замечательный виски — огромный дефицит по тем временам. Он с удовольствием заедет за ней на машине. На другом конце трубки наступила тишина.

— Я и сама могу взять машину, — ответила Сигрид Унсет.

И все же она пришла и была в отличном настроении, «совершенно обворожительна», по словам Лёвенадлера[707].

Хансу удалось улизнуть от немцев и попасть в Швецию. «Не было более счастливого дня в моей жизни, чем тот, когда я встретила Ханса на перроне вокзала в Стокгольме»^{98}, — позже напишет она[708]. Теперь началась свистопляска с оформлением проездных документов. Но все билеты на пароходы через Петсамо^{99} были уже распроданы. Таким образом, чтобы попасть в Америку, придется преодолеть длинный и долгий путь — через Россию, Сибирь, Японию и Тихий океан. Альфред Кнопф телеграфом выслал деньги в Швецию. В США уже давно приостановили все денежные переводы в оккупированную Норвегию, а Ханс рассказал, что Эйлиф Му был в отчаянии, поскольку Сигрид Унсет уехала, не заплатив налогов на огромную сумму.

Неужели Унсет не могла договориться, чтобы для нее сделали исключение, через посла Гарриман, которую она хорошо знала и которая как раз тоже находилась в Стокгольме? И все же несмотря на то, что Алиса Лютткенс принимала посла как дорогого гостя, Гарриман считала, что это невозможно. Разве нельзя сделать так, чтобы переведенные деньги не попали в поле зрения к нацистам? Для США запрет на перевод денег в оккупированные страны был делом принципа, и Му в Бьеркебеке следовало искать иное решение.

Ханс рассказывал: Сварстада очень оскорбило, что Му подумал, будто все средства на счет Андерса поступали от Сигрид Унсет. Фактически именно Сварстад перечислял в последнее время самые солидные суммы на его счет, и Му следовало бы извиниться.

Возможно, Сигрид Унсет это немало удивило, но от ее внимания не ускользнуло прежде всего то, что Ханс гордился отцом: Сварстаду удавалось выручать за свои картины весьма немалые деньги. Кроме того, Ханса радовало то обстоятельство, что Сварстад занял вполне достойную позицию, прежде чем немцы взяли курс на Норвегию.

В начале июля Сигрид Унсет отправила Фредрику Поске прощальное письмо: «Мы с Хансом купили билеты на самолет, на 13-е число, так что теперь мы уезжаем». Она благодарила за все, за помощь и за поддержку, «за весну и за весь год», словно писала в последний раз: «Примите мои прощальные приветы»[709].

— Мы стонем, мы плачем, — восклицал со сцены в этом городе полтора года назад Арнульф Эверланн. Теперь ее черед, и ее голос должен раздаться с международной сцены. Ей нравилось называть свои сборники статей «этапами». Сейчас в ее жизни действительно начинался новый этап.