После чего, развернувшись, ушел в темноту сеней и появился, согнутый, с иконой под мышкой.

– За неимением Христа, – сказал с досадой в голосе, разгибаясь, – расстреляем пока что Божью Матерь, потому как, товарищи, один хрен.

И поставил икону в траву, у сруба колодца.

– Именем Реввоенсовета республики, – сказал он, суя руку в деревянную кобуру, – по заклятому врагу рабочих, солдат и матросов… Огонь!

Ударили враз тридцать винтовок, и разлетелась в щепы икона, и упала на подоконник старуха, смотревшая из окна.

А Ванек Овдин смотрел на все это через пыльное оконце дровяного склада, он смотрел то туда, то сюда, и в глазах его разлетались, будто пугаясь, черные мухи голода. Он был посажен в засаду, на дровяной склад, на тот случай, что если все ж таки с неба опустятся ангелы, и хоть бы сам Георгий Победоносец, – чтоб разбить окошко поленом и ударить им в спину из пулемета.

Астроном Джон Аллер, закрыв правый глаз ладонью, левым посмотрел в телескоп и увидел, что на Луне идет снег.

– Ай, – сказал он и, оторвав от окуляра левый глаз, огромный, как луковица, приник к окуляру правым глазом, а левый закрыл книжкой. На Луне все равно шел снег.

– Ай бэг ер пардон, – сказал Джон Аллер и, взяв обеими руками стул, опрокинул его набок, ибо не знал, что делать. На Луне шел снег, и было темно, и Джон Аллер был один.

– Хеллоу! – крикнул я, держа толстый стакан.

– О! – сказал Джон Аллер и приложил к окуляру ухо.

– Хеллоу! – крикнул я. – Не идет ли снег на Луне?

– О! – сказал Джон Аллер, оторвав ухо от окуляра. – О, йес, я так вижу!

– Это я насыпал снег на Луну! – заорал я.

– О! – сказал Джон Аллер.

– Вы спросите, каким образом? Я постучал по стакану руками, и он сам оттуда посыпался! Черт меня возьми совсем!

– О! – сказал Джон Аллер, прослезившись, и захлопал в ладоши. – Олл райт! Вери гуд! Такой грустный Лун, и вдруг снег на голов! Олл райт! Сенкью вери матч!

И он подмигнул мне обоими глазами сразу, потому что они у него не закрывались поодиночке.

Летней ночью, когда атмосфера становится черней, но прозрачней, астроном Джон Аллер выходит на балкон, кладет руки на перила и слушает, как шумит все вокруг, как шипит внизу пар, и спокойно жужжит фонарь, и глухо похрапывает чей-то мотор, горячий, укутанный темнотой, и полночный троллейбус гудит, устало взбираясь в гору, и вот там, за крышами, где небо светится снизу, отчетливо:

– У! – кричат нам братья по разуму.

Джон Аллер делает из рук рупор и отвечает им:

– У!

И паровоз на путях, вздрогнув, слушает и косит глазами в небо и в стороны, пока человек в стоптанных ботинках, нагнувшись и выпятив зад, сует ему под брюхо фонарь и смотрит туда.

– У! – снова кричит Джон Аллер с балкона, и паровоз, дрожа, пятится назад.

– Ё! – шарахается в сторону человек. – Ё! Балуй!

– У! – кричит Джон Аллер.

– У! У! – кричит паровоз и мечется по путям, пыхтя от нетерпения, встречая тупики и поворачивая и опять встречая тупики.

– Ё! Балуй! Ведьма! – кричит человек в стоптанных ботинках, и, спотыкаясь, носится за паровозом, и бьет его лопатой, и чуть не плачет от злости, потому что дома ждет суп, а тут еще этот дьявол, большой, но нервный, как женщина раз в лунный месяц.

Однажды я кинул в Луну толстым стаканом. Стакан до Луны не долетел, а, пролетев по параболе, упал прямо в телескоп Джона Аллера и разбил линзу. Астроном Джон Аллер очень испугался: он думал, что разбилось небо.

– О! – крикнул он, схватившись за сердце, и упал на пол.

Из-за линзы Джон Аллер целый день не мог работать. Сначала он лежал и ничего не делал, а потом стал ходить и делать открытия.

– О! – удивился Джон Аллер, увидев непонятную блестящую штуку, состоящую из двух частей.

– У-у-у-у, – гудела верхняя часть, если поднять ее над нижней.

Джон Аллер потащил обе части на балкон.

– Хеллоу! – крикнул он мне. – Вот что я открыл!

– Это телефон, – сказал я.

– О… – сказал Джон Аллер и побежал искать свой большой красный журнал для открытий.

– Ай! – крикнул Джон Аллер, запнувшись за крышку от телескопа. Взяв крышку руками, он вдруг открыл, что у нее пропала резьба.

– Опен-клоуз! – воскликнул Джон Аллер, вертя в руках крышку. – Телескоп как тепер туда-суда завинтишн?

– Да это сковорода, – сказал я.

– О!.. – удивился Джон Аллер.

До вечера он сделал еще пятьдесят четыре открытия, а ночью долго не мог уснуть.

– Ай бэг ер пардон, – бормотал Джон Аллер, ворочаясь с боку на бок, а потом не выдержал и побежал на балкон. – Ай бэг ер пардон! – крикнул он. – Тебе не страшн спат ночью темно?

– Нет! – сказал я.

– О! – сказал Джон Аллер с сомнением и на всякий случай перед тем, как лечь снова, надел на голову открытие № 22.

Джон Аллер любит книги с опечатками.

– О! – подпрыгивает он от восторга, найдя опечатку. – Гастроном! Ха-ха! Звезда колбаса! Вери гуд!

Еще больше он любит книги с вырванными страницами.

– О! – орет он во всю мочь, так, что я вздрагиваю. – Твенти сикс… Энд твенти найн! Ха-ха! Тепер ничего не понят! Вери гуд!

Он рассказывал, что в детстве любил Луну за то, что даже в телескоп у нее нельзя рассмотреть оборот. Однако потом саталлайт сфотографировал оборот Луны, и у Джона от любви к ней осталась лишь легкая грусть.

Теперь из всех планет он больше других любит Плутон, из всех туманностей – угольный мешок в созвездии Ориона, а из всей Вселенной – то, что на краю, за квазарами.

Другие астрономы всю жизнь бьются над разгадками. Джон Аллер же ищет загадки.

Джон Аллер – вечный холостяк. Когда другие смотрят на женщин, Джон Аллер смотрит на закрытую дверь, и любовь его максимальна. Она падает по мере того, как дверь открывается. Когда женщина входит, произносит: «Бонсуар, месье», – и раскрывает свой внутренний мир – Джон Аллер уходит искать большой красный журнал для открытий, и в глазах его, огромных, как луковицы, появляется легкая грусть.

Однажды мы с Джоном Аллером зашли к соседям по Вселенной. Я держал в руке толстый стакан, а Джон Аллер держал вилку, потому что у нас в это время как раз кончилась хлеб-соль.

– Хоум из сосед, – сказал Джон Аллер.

– Это значит, – сказал я, – хотим хлеба и соли.

Он говорит:

– Йес.

А те смотрят на него и говорят:

– На что тебе?

– Уэл, – сказал Джон Аллер и протянул вилку.

Вилка пошла по рукам. Соседка сама ничего не сказала, а ее муж сосед сказал:

– Алюминь.

– Ит стейс эз ит воз лефт, – сказал Джон Аллер.

Они смотрят на него с напряжением и ничего не понимают. Я перевел:

– Это астроном Джон Аллер. Он сейчас пойдет и съест глазунью. Видите, яйцо какое желтое и белые края!

– Йес! – сказал Джон Аллер, подмигнув обоими глазами.

Сосед посмотрел во Вселенную и закрыл солонку мозолистой ладонью.

– Не дам, – сказал он. – Никакая это не глазунья, Джек, или как тебя там, а закат солнца. Это не едят, а то будет темно и студено. Запомни это, парень, на всю жизнь.

В ту ночь мне не спалось. Вздрагивали стекла от непогоды, какой-то птеродактиль метался под потолком, всякие мысли лезли в голову, заставляя выйти на улицу: как там? что?

Горели желтые лампочки, и я спускался, засунув руку в карман. Под лестницей у нас складывают всякий металлолом пионерам, вот там как раз лежала чья-то раскладушка, гнутая и заржавленная, и на этой-то раскладушке сидел, сгорбившись, человек, увидев которого, я сразу вынул руку из кармана и обалдело сел рядом с ним, и все мысли, которые лезли в мою голову, лезть туда перестали.