Мне не в чем сознаваться, ответил Поль. Макгроу не спешил с ответом.

Ты член нашей семьи, парень, а к родству у меня всегда было особое отношение. Но бизнес есть бизнес, это крутое ремесло, у нас с тобой договор и ты должен его придерживаться. Сам прекрасно знаешь.

Ничего другого мне и в голову не приходило. Ч та с два не приходило, но его деланная улыбка даже не дрогнула.

Патти чувствовала, что у Поля неприятности, но ей не удалось вызвать мужа на откровенность. Однажды они возвращались домой с вечеринки из Уэстчестера.

Мне кажется, у тебя возникли проблемы с Карлом Россом, сказала она Полю. Действительно, их разговор на повышенных тонах то и дело перекрывал обычный шум за ужином.

Карл просто типичный уэстчестерский засранец, ответил Поль.

«То, что он может шутить, уже хороший признак», полумала Патти, стараясь не замечать глубокую горечь, звучавшую в голосе Поля.

Типичный уэстчестерский, повторила она, но ведь он из Де Мойна в штате Айова.

Откуда бы он ни был, это не имеет значения. Будь он из Де Мойна, как Карл, или из Южной Каролины, как Пит Грейнджер, или с какой–то горы на Западе, как тот ковбой Нат Вильсон, голос Поля сорвался, и они ехали молча.

Патти все же продолжила:

Что тебе сделал Нат? Мне он всегда казался порядочным человеком. Папе тоже.

Вся эта проклятая контора Бена Колдуэлла сплошные вундеркинды. Это одно из условий приема к ним.

Патти засмеялась. «Не обращай внимания», говорила она себе, но не обращать внимания было чем дальше, тем труднее.

И чуть что, получают от шефа по попке? А может быть, он ставит их в угол?

Мысли Поля уже снова вернулись к Карлу Россу.

Это один из тех типов, которые всегда говорят: «между прочим, я тут кое–что слышал…» И всегда слышат одни гадости…

Патти удивленно спросила:

Нат?

При чем здесь Нат? Голос Поля зазвучал резко и воинственно.

«О Господи, подумала Патти, как же мы далеки Друг от друга?»

Я не знала, о ком ты говоришь. Кто все время слышит всякие гадости?

Карл Росс, черт возьми. Не Нат. Тот никогда ничего не слышит. Тот видит только свои бумаги и то, что по m построено. Тот…

Я всегда думала, что он тебе нравится, сказала Патти. И Зиб тоже.

Последовала долга пауза. Ночной пейзаж вокруг них уносился в темноте размазанным пятном.

Люди меняются, наконец сказал Поль.

У неё было желание намекнуть, что и он тоже раньше не бросался банальными фразами. Но ей удалось его подавить.

Это правда, согласилась она, значит, изменился Нат? Или Зиб? И потом, отвечая на один из своих вопросов, сказала: Знаешь, это движение за эмансипацию женщин, по которому Зиб так сходит с ума, кажется мыльным пузырем, с которым непонятно почему все так носятся. Разумеется, нужно признать, что с её фигурой можно не носить бюстгальтера, между прочим, как и с моей, но мне и в голову не приходит ходить так, чтобы на мне все болталось.

Зиб, кстати, отличная девчонка. В этом заключении не было и тени сомнения. Оно повисло в окружающей темноте как нечто светящееся.

У Патти внутри вначале что–то замерло, потом её охватили сомнения и, наконец, они перешли в уверенность почти ощущение непоправимой беды, которое она если когда и переживала, то только в страшном сне. И наконец, пришло чувство вины перед самой собой, за всю слепоту за непонимание того, что она уже давно вступила в ряды жен неверных мужей.

«Ах, Боже, сказала она себе, какое несчастье». Hо где она, та нестерпимая боль, которую она должна бы испытывать? «Наверно, позднее, подумала она, когда: останусь одна и осознаю весь этот ужас». Тогда же он спокойно ответила:

Значит, изменился Нат.

Да. И все.

В какую сторону?

Не хочу говорить об этом.

Почему, милый? И здесь у него прорвалось копившееся весь вечер раздражение.

Какого ещё черта, это что, допрос? Если я терпеть не могу этого ковбойского ублюдка, так что мне теперь, искать для этого уважительные причины?

И Патти тоже взорвалась.

Интересно, что ты ему сделал, что теперь его терпеть не можешь?

Ты что хочешь сказать? Поль помолчал. Собираешься корчить из себя психоаналитика?

Человек чаще всего не любит тех, продолжала Патти, кому сам когда–нибудь сделал гадость.

Это наверняка одна из заповедей Берта.

Не думаю, что папа когда–нибудь пошел на такое. Голос Патти звучал сдержанно, но не оставлял сомнений в её правоте. Он брал верх по–всякому в работе, в выпивке, в кулачном бою, это да, и в интеллекте тоже. Но всегда играл честно, никогда не нападал из–за угла.

Ты хочешь сказать, что я наоборот? На что это ты намекаешь?

Патти не торопилась с ответом. Потом спокойно спросила:

Так все и было, дорогой? Поэтому ты и бесишься?

В темноте машины лицо Поля казалось смазанным пятном, лишенным всякого выражения. Когда наконец он заговорил, голос звучал уже гораздо спокойнее.

С чего это мы заговорили об этом? Я поскандалил с Карлом Россом.

Мне кажется, последнее время ты то и дело с кем–то скандалишь.

Ты права, ответил Поль, так и есть. У меня нервы стали ни к черту. Допускаю. У меня в работе самый крупный заказ в моей жизни, крупнейший заказ вообще в этой области понимаешь ты это? Такого здания, как то, что мы строим, никогда ещё не было.

И эта существенная причина, спросила Патти. только твоя работа? «Эх, если бы так», подумала она, но знала, что не поверит, даже если он ответит утвердительно.

Но Поль только бросил:

Знаешь, как все действует на нервы…

В каком смысле?

Я уже сказал, не хочу больше об этом. Ты же утверждаешь, что эмансипация мыльный пузырь. Ладно, тогда давай придерживаться традиций. Займись домом. А я буду зарабатывать на жизнь. Когда–то ты обещала быть со мной и в горе и в радости. Так будь.

Цифры не лгут. Да, существуют шутки о лжецах, об проклятых лжецах статистиках. Но когда цифры это только цифры, да ещё проверенные компьютером, ними бесполезно спорить. И от того, что показывали цифры, на которые он смотрел, у него было тошно в желудке и кружилась голова.

Составленная им смета оказалась ошибкой. Погода была против него. Задержки с поставками материалов внеся хаос в платежи. Несчастные случаи замедлили темпы бот, а из–за рекламаций переделки возникали чаще, чем обычно. Он, Поль Саймон, оказался в своем деле не таким асом, как привык думать. Провал был налицо. Бог к нему не благоволит. Дьявол, он мог бы показать пальцем сотни причин, но все в целом шло коту под хвост.

Он оказался лицом к лицу с фактами, а они говорили, что если сопоставить выплаты, ожидаемые по окончании строительства «Башни мира», и собственные расходы, то ясно, что из финансовых проблем ему живым не выйти, не говоря уже о какой–либо прибыли.

Было пять часов. Его кабинет казался ему большим, чем обычно. Стояла мертвая тишина. В других комнатах уже никого не было. С улицы, лежавшей тридцатью этажами ниже, долетал отдаленный гул. «Думай!» твердили рекламные плакаты Ай–Би–Эм.

А где–то он видел табличку, на которой стояло: «Не раздумывай, пей!» Что это ему в такую минуту лезут в голову всякие глупости?

Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Машинальная реакция в стиле Макгроу. Но почему ему это пришло в голову? Ну, по крайней мере этот ответ он знал. Потому что Макгроу, большой, грубый, безжалостный, крутой, божественный Макгроу постоянно присутствует в его мыслях. Ну признайся же, ты живешь в его тени, черт возьми! И, в отличие от Диогена, боишься сказать: «Не заслоняй мне солнца, Александр!».

Он видел людей на тротуарах внизу, спешащих куда–то.

Домой? По делам? Радостных? Грустных? Полных разочарования? Что ему до них? Что у него с ними общего? Что у меня общего с кем бы то ни было? Ни с Патти, ни с Зиб. Я сам по себе, и как любит говорить Макгроу жизнь обрушивается на меня и рвет на части. И кому до этого есть дело?

Он, как будто впервые в жизни, уставился на окна, которые нельзя было открыть. Такие окна всегда бывают в домах с кондиционерами. А может быть, это ещё и для того, чтобы люди не могли выпрыгивать из них, как тогда, в двадцать девятом году? Но, Боже милостивый, о чем он? Глупость. Незачем ломать комедию перед самим собой. Кончай это.