Сулев крепко пожал руку человеку в бушлате и с нескрываемой гордостью представил его своим друзьям:

— Прошу познакомиться: мастер нашего завода Аво Кукк, он же — мастер спорта СССР, тренер заводской волейбольной команды и заядлый яхтсмен. Богатая личность.

— Скажете, товарищ директор! — смеясь, возразил Аво, и Эрвин удивился, до чего приятна была улыбка у этого веселого белозубого человека. Его маленькие, немного прищуренные карие глаза смотрели доброжелательно и даже восторженно, словно он, познакомившись с друзьями своего директора, счастлив необыкновенно.

«Подхалим, наверное…» — подумал Эрвин, но тут же, устыдившись, опроверг свое предположение: подхалимы так не держатся — дружелюбно, с простым, спокойным человеческим уважением и совершенно независимо, «на равной ноге». Да и в голосе Сулева он не услышал ни нотки превосходства или покровительства.

— Не хотите пройти по рейду на катере? — спросил мастер. — Ну, товарищ штурман, конечно, часто видит Таллин с моря, а вам ведь интересно.

— Штурман с удовольствием присоединится к нам, — категорически заявил Виктор, хлопнув Эрвина по плечу. — Ну, идем?

Виктор как ребенок обрадовался возможности прокатиться на катере и, спешно опускаясь к пирсу, на ходу вытянул целую фразу из какой-то арии.

— О, да вы настоящий тенор! — изумился Аво Кукк. — Не хуже Виктора Гурьева!

— Жаль, что не лучше! — бросил в ответ Эрвин, искренне гордясь дарованием друга.

Аво оставил друзей на несколько минут и вернулся на пирс сияющий.

— Прошу занимать места, — скомандовал он и сам встал за штурвал маленького досаафовского катера.

Катеришко оказался довольно быстроходным, и минут через десять они обошли все яхты и мелкие суда, бороздившие бухту, и оказались, если можно так сказать, на оперативном просторе. Перед ними вправо и влево раздвигалась неровная, с мириадами кипящих пенистых всплесков, зеленовато-серая гладь большой воды, темнее, контрастнее становился лесистый берег подернутого дымкой острова Найссаар, до которого оставалось не более пяти-шести миль, а за кормой уменьшались, становились игрушечными строения нового Таллина, корабли и подъемные краны в порту. Совсем узенькой светло-желтой полоской бежал вдоль зеленого берега знаменитый пиритаский пляж. И лишь могучая громада островерхой церкви Олевисте, густое нагромождение зданий древнего Вышгорода и высокая ажурная мачта телецентра высились над городом.

— Что за вид!.. — воскликнул Аво.

Он не договорил, но по сиянию глаз, по одухотворенному выражению лица его поняли. Ежегодно сотни раз выходит он на середину бухты, и каждый раз чудесная панорама обновленной эстонской столицы волнует его ум и сердце с новой силой. Он видел до мельчайшей подробности все, что открывалось невооруженному глазу, и видел еще и то, что было скрыто зеленью прекрасных таллинских парков и лесопарков, прибрежными улицами, сиренево-голубоватой дымкой.

Аво заставил всех вспомнить, какой неприглядной была до войны набережная у Кадриорга, а теперь от знаменитой «Русалки» до Пирита она одета в гранит, а чудесный сквер, разбитый вдоль прибрежного шоссе, стал местом прогулок влюбленных. И не доведется старику Юлемисте из старинного эстонского сказания спускать на город воды озера, расположенного выше его, — Таллин строится, бурно растет, он встал из руин большим современным городом, каким раньше и не снился!..

Волнение Аво передалось остальным. Эрвин удивился, что даже его, десятки раз уходившего из этой бухты в дальние рейсы, не оставили спокойным вид родного города и короткие, восторженные комментарии добровольного морского гида. Плотно сжав губы и крепко уцепившись за бортовой поручень, зачарованно смотрел на город Сулев, и встречный ветер безнаказанно лохматил его золотистую шевелюру. А что говорить о Викторе!

Прогулка удавалась на славу.

Не с суши, а с моря смотрели теперь и Сулев, и Виктор, и Эрвин на белые паруса скользивших по заливу яхт, и это было не менее увлекательно. Аво выключил мотор, и маленький катер, словно бегун, последним усилием воли взявший финишную ленту, в оглушившей тишине сделал небольшой вираж и наконец свободно закачался на волнах.

Аво со знанием дела начал рассказывать о классах яхт, мимо которых они только что на большой скорости прошли, о лучших яхтсменах, чьи лица только что видели, о всех соревнованиях, какие здесь проводились в послевоенные годы. И все это говорилось таким тоном и с таким вдохновением, словно ничего на свете не было интереснее, чем история таллинского яхт-клуба и эпизоды многочисленных парусных состязаний на здешнем рейде…

— Да вы, друг мой, поэт! — восхищенно воскликнул Виктор.

— А ты прав, — неожиданно заявил Сулев. — Аво Кукк пишет стихи.

— О море, о соревнованиях яхтсменов, об удачах своей волейбольной команды… — с усмешкой заметил Эрвин.

Его усмешка, видимо, задела мастера: в добрых карих глазах Аво вдруг заплясали чертики. Но он сдержался. Не глядя на Эрвина, ответил:

— Да, о море, о яхтсменах, о волейболе. Обо всем, что люблю. Вы, товарищ штурман, тоже любите море?

Настроение было почти испорчено, но быстрый и находчивый Виктор ловко шутками и прибаутками ликвидировал назревавший конфликт. На берег все сошли бодрые, веселые, смеху и остротам не было конца.

— Замечательный человек! — распрощавшись с Аво и уже поднимаясь на мост, как-то очень тепло и растроганно сказал Сулев о мастере. — Работник, энтузиаст, общественник. Кстати, жена его работает у нас же, а старший сын учится в политехническом и практику проходит под руководством отца.

— Вот тебе и Петух![4] — громко и заразительно засмеялся Виктор.

В этот вечер они допоздна засиделись за столом и даже не заметили, как быстро пролетело время. Давно ушли спать бабушка и малышка Сирье, явно устала мужественная Фанни, а их беседе не видно было конца. Давно сняты пиджаки и расстегнуты вороты рубашек, застыли нетронутыми рюмки коньяка, хотя бутылка едва начата, и только кофе варили бесконечно: так велик был спрос…

Сулев — крупный, спокойный, сидел в кресле полуразвалившись, развернув могучие плечи. Щеки его давно порозовели, на лбу отсвечивала испарина. И вокруг него — за столом, в комнате, во всей квартире — словно невидимыми волнами разливалось тепло, уют. И хоть Виктор, как обычно, не мог просидеть на месте и пяти минут, это нисколько не нарушало доброй атмосферы доверия и сердечности, и даже колкие реплики Эрвина, которые он бросал время от времени, никого не кололи.

Говорили о многом. Даже технические проблемы ввода новой автоматической линии, над которой как раз работал в те дни Виктор, и реконструкции одного из основных цехов на заводе, где директорствовал Сулев, были внимательно рассмотрены присутствующими с разных сторон, и только одного вопроса не касались в этот вечер — дальнейшей судьбы Эрвина. Ни разу не было произнесено и имя его противника — Яна Раммо…

А утром Эрвин встал вместе с друзьями и по каким-то неуловимым признакам понял, что для него приготовлен сюрприз. Даже у Фанни, старавшейся не заходить в гостиную, как-то по-особенному блестели глаза.

— А тебе, Мореход, придется сегодня кое-куда наведаться по своим штурманским делам, — объявил наконец без предисловий наиболее решительный и находчивый Виктор. И добавил, двинув в бок нашего радостно растерявшегося героя: — Одевайся и топай.

Коротко и просто.

Совершенно обновленный, с десяткой «на мелкие расходы» в кармане, вышел Эрвин из дому. Виктор еще оставался в Таллине, и на вечер они запланировали культпоход в оперу.

— А миня азьмете опелу? — сводив на горшок своего плюшевого медвежонка, деловито осведомилась у взрослых Сирье.

Решительный отказ мамы, однако, не расстроил ее, она охотно согласилась провести вечер в привычном обществе бабушки и даже кое-что нарисовать в подарок маме, папе, дяде Виктору и дяде Эрвину.

В управлении базы рыболовного флота, куда друзья настоятельно рекомендовали обратиться, Эрвина принял заместитель начальника. С первых же слов выяснилось, что он знал и ждал нового штурмана и, не задумываясь, назвал судно, на котором через неделю тот должен выйти в море, правда, без заходов в иностранные порты. Пока.