Беда никогда не приходит одна, в Париже холера. Восемнадцать тысяч четыреста умерших зарегистрировано в столице с марта по октябрь 1832 года и более ста тысяч по всей Франции. Эпидемия поражает в основном рабочие кварталы, неблагополучные в санитарном отношении, но, к несчастью, не вовсе обходит стороной и богатые районы, а правительство, вместе с властным Казимиром Перье вынуждено признаться в неспособности выявить холерную запятую, бацилу, обнаруженную Кохом лишь в 1883 году. Чаще всего «больного, или скорее обреченного, начинало слегка трясти, затем начинался первый период озноба, затем судороги, затем изнурительный и беспрерывный понос; сгущение крови останавливало кровообращение; капиляры набухали кровью; больной становился черным и умирал». В случаях так называемой молниеносной холеры все симптомы появлялись одновременно, но понос — последним. «Человек заболевал дома; двое соседей клали его на носилки и несли в ближайший госпиталь.

Нередко больной умирал по дороге, и место его на носилках занимал один из соседей, а то и двое». Столь же пугающей была сухая холера, то есть без поноса вначале. «Испуганные лица в кружок вокруг умирающего; крик из глубины этой толпы: человек, одна рука на груди, другая на животе, корчится, как эпилептик, падает на землю, бьется на мостовой, становится синим и испускает дух». В 1832 году показатели смертности от двух первых видов холеры колеблются, в зависимости от возраста, между шестьюдесятью и восьмьюдесятью процентами. Они снижаются до пятидесяти, если речь идет о сухой холере. Но для выживших, особенно если они были вполне здоровы до заболевания и получали хорошее питание после, выздоровление наступает относительно быстро, и через две-три недели они вполне здоровы без всяких осложнений.

«Неизвестно, откуда возникали самые странные слухи и повторялись народом с проклятиями и угрозами.

Говорили, что это правительство, дабы освободиться от излишков населения, загромождающего Париж, велело отравить фонтаны и жбаны торговцев вином. Какое-то безумие охватило Париж». Новый префект полиции Жиске приказал распространить листовки со следующим циркуляром: «Не правительство велело своим агентами отравить фонтаны и жбаны торговцев вином, дабы сократить население и отвратить внимание народа от политики — это республиканцы разбрасывают пузырьки с ядом по прилавкам мясников, чтобы лишить правительство Луи-Филиппа его народа!» <…>

В тот же день вокруг листовок начал собираться народ, потом они устремились громить.

Несчастных убивали ударами палок, уничтожали ножами, рвали на части женскими ногтями и собачьими зубами.

На человека стоило показать лишь пальцем, как начиналось его преследование; догнав, отправляли на тот свет!

Издалека я наблюдал одну из этих ужасных казней.

Толпа кинулась на ограждение; их было несколько тысяч человек; каждый напоминал волну разбушевавшегося океана; множество подмастерий мясников в их фартуках с кровавыми пятнами было вкраплено в этот жуткий разлив; и фартуки среди потока напоминали морскую пену.

Париж грозил превратиться больше, чем в груду мяса: он грозил стать гигантской бойней».

В этой галлюцинирующей атмосфере Александр заканчивает «Мужа вдовы», «одну из самых веселых моих комедий» и первую в его репертуаре. У Фирмена, решительно лучшего из его поставщиков, он встречает Каролину Дюпон, исполнявшую роли субреток в Комеди-Франсез. Она как раз добилась своего бенефиса и попросила Александра написать что-нибудь специально для нее. Ну как откажешь «самой дерзкой из Мартин, которых мне когда-либо приходилось видеть», «с ее смеющимися розовыми губами и безупречно белыми зубами» и с этой ее постоянной припиской в конце писем в качестве формулы вежливости «Вся ваша»? Поэтому в припадке щедрости, делающей ему честь, Александр обещает ей не просто сценку, но целую одноактную комедию, рассчитывая потратить на это один-два дня. Идею дарит Эжен Дюрьё: молодой человек ухаживает одновременно за теткой и за племянницей. Тетку считают вдовой, хотя на самом деле ее муж путешествует. Естественно, возвращается. Серия недоразумений. Ревность. Молодой человек женится на племяннице. Почему бы и нет, при условии, что играть-то будут отличные актеры. Александр поручает Дюрьё разработать сценарий вместе с Анисе Буржуа. Затем втроем они кроят и нумеруют сцены. Наконец, Александр в одиночку делает окончательный вариант, в то время как под его окнами в сторону кладбища Монпарнас тянется бесконечная процессия из похоронных дрог.

Мадемуазель Марс согласна сыграть молодую лже-вдову, это как раз ей по возрасту, и «она была не прочь со мной помириться <…>. Она аккуратно является на репетиции, несмотря на холеру, и с помощью этой одноактовки ей удается привести меня в такое бешенство, как если бы мы работали над пьесой из пяти актов. Каждый день она находила что исправить: я брал пьесу домой и исправлял». Зато с Анаис Обер, племянницей, никаких проблем. Монроз играет мужа, Каролина Дюпон — горничную, как и было задумано, а Менжо — молодого ловеласа. На премьере 4 апреля в зале, пахнущем хлоркой и камфорой, не более пятисот человек. «Город был во власти ужаса, на улицах вспыхивали мятежи», — отмечает в своем отчете «la Gazette de France». Успех средний. «Менжо, попав под проливной дождь, встряхиваясь, возвращался, в замок.

— Ну и погода! — говорил он, — во мне воды, как в разбавленном для школьников вине!

Кто-то из зрителей свистнул; видимо, хозяин школьного интерната».

На расстоянии, уже в «Мемуарах», юмор снимает горечь от свистка. В момент же происходящего Александр так удручен, что отказывается быть названным в качестве автора после спектакля, как это было принято[122]. Впрочем, и другие театры не в лучшем положении, в том числе и театр Гареля. Однако, неистощимый на идеи, он заполняет газеты рекламой: «Не без удивления замечено, что театральные залы — единственное из общественных мест, где, вне зависимости от количества зрителей, не случилось ни одного заболевания холерой. Сей НЕОСПОРИМЫЙ факт мы передаем ученым для исследования». Поскольку залы продолжают пустовать, его не могут обвинить в лживой рекламе. Он холоден с Гюго после провала «Марион Делорм». Он изводит Александра предложениями перестроить «Нельскую башню», в которой содержится «мысль, способная взбудоражить весь Париж». Александр не соглашается, однажды этот сюжет ему уже предлагал Роже де Бовуар, а в другой раз Анри Фуркад, брат директора школы в Виллер-Котре. Пока что он занят подготовкой материалов к своему исследованию «Галлия и Франция», на которое ставит куда больше, чем на исторические сцены в «La Revue de Deux Mondes».

«Холера шла своим ходом; но мы научились свыкаться и с холерой». Светская жизнь продолжается. Каждый вечер Александр и Белль принимают друзей — Листа, Гюго, Пьера Колена, Огюста де Шатийона, Буланже, Анри Фуркада, Корделье-Делану. «Иногда уговаривают Гюго почитать стихи; Лист, который никогда ни минуты не заставляет себя упрашивать, изо всех сил барабанит по клавишам скверного пианино, которое он бранит, усердно добивая». И как раз в конце одного из таких приемов Александр почувствовал вдруг легкое дрожание в ногах, потом во всем теле, потом озноб. Белль и горничная теряют самообладание. Он просит обмакнуть в эфир кусочек сахара и дать ему. Он слабеет на глазах, ложится. Горничная, вместо сахара, приносит ему стакан, на две трети наполненный эфиром. Не соображая, что делает, он залпом выпивает содержимое стакана и засыпает мертвым сном. «Когда я открыл глаза, я обнаружил себя в паровой бане, которую при помощи трубы устроил мне под одеялом мой доктор, в то время как добрая моя соседка через простыню прикладывала мне грелку с углями». Несколько дней он был совершенно разбит, потом могучая натура его взяла верх, он выздоровел. Статистически у него был один шанс из двух не умереть от сухой холеры, и однако излечением своим он был обязан не случаю, а использованию оригинальной терапии — «эфиризации».