Рвение и в то же время бюрократическая осторожность Александра вполне удовлетворяют его начальников. Однажды утром его вызывает Удар. Герцогу Орлеанскому нужен человек, который быстро и правильно перепишет ему конфиденциальный документ. Маленький провинциал, парижский неофит, он тут же выказывает бурную радость по поводу перспективы увидеть Его Королевское Высочество. Удар обнадеживает его: герцог чрезвычайно добр с подчиненными. «Это был еще очень красивый мужчина, несколько отяжелевший от собственного веса, который в течение десяти лет все увеличивался; у него было открытое лицо, живой и умный взгляд, который не задерживался на вашей особе и не углублялся в нее». Герцог показал ему, что следовало переписать. Это было письменное прошение на имя суда некой дамы по имени Мария Стелла Петронилла Кьяппини, которая вследствие подмены ребенка при рождении, как в настоящем романе, претендовала на положение единственной наследницы огромного состояния герцогов Орлеанских, а нынешнего герцога называла сыном сторожа из итальянской тюрьмы. Александр один раз прочел то, что переписывал. Герцог подходит, смотрит в текст:
«— Ага! — говорит он. — У вас как будто очень индивидуальная пунктуация».
В самом деле, если посмотреть рукописи Александра, легко заметить, что он вообще не ставит знаков препинания, за редким исключением в виде тире, что он не признает ни апострофов, ни надстрочных знаков. Со временем ему забавно будет вспомнить, что герцог должен был собственноручно доделать работу переписчика! Затем происходит смена ролей, и герцог диктует ему начало опровержения жалобы дамы: «И если бы даже не было ничего, кроме поразительного сходства, существующего между герцогом Орлеанским и его августейшим предком Людовиком XIV…» Орел или решка: на этой фразе Александр непочтительно поднимает взгляд на Его Высочество, и герцог либо примет его удивление за нахальство и прощай Париж, либо будет польщен тем обожанием, которое не в силах даже остаться в рамках этикета. Он выигрывает:
«— Запомните, господин Дюма, — сказал он мне, — если даже ты происходишь от незаконных детей Людовика XIV, это все равно огромная честь».
Через двадцать дней — награда, Александр введен в штат. Французский экспедиционный корпус в Испании захватывает форт Трокадеро. Блаженный автор «Гения христианства» ликует: «Преуспеть там, где Бонапарт проиграл, за шесть месяцев добиться того, чего он не смог достичь за семь лет, вот настоящее чудо»[32]. Риего, который восстановил Конституцию 1812 года, повешен 7 ноября 1823 года, но останется жить в памяти людей, в том числе и в памяти Александра: «Риего оставил песню; из этой песни родится революция, а из этой революции — республика».
К Рождеству Лаура Лабе объявляет о своей беременности. Александр качает головой, вот уже девять месяцев, как он не видел Мари-Луизу, он несколько оставил ее своим вниманием с момента включения в штат. Теперь он вполне сознает, до какой степени ему ее не хватает, пора вызвать ее в Париж, тем более, что в начале года он получит прибавку в триста франков. Надо немедленно ей написать. И он принимается за поиски квартиры на троих, имея в виду себя, Мари-Луизу и кота Мизуфа, договорившись с Лаурой, чтобы она ни о чем не беспокоилась: он часто будет приходить — повидаться.
Он перевозит свои вещи в номер 53 по улице Фобур Сен-Дени. Мари-Луиза приезжает со своими вещами и двумя тысячами франков в кармане, вырученными от продажи табачной лавки, на которые, если быть бережливым, можно прожить два года. Плохо только, что квартира из трех комнат с кухней за триста пятьдесят франков дороговата для них. К счастью, на той же лестничной площадке живет шансонье по имени Депре, у него туберкулез в последней стадии:
«— Подождите, пока я умру, — говорит он нам, — это недолго, а потом возьмете мою квартиру, она очень удобная и стоит двести тридцать франков».
Через шесть недель он сдержал слово, и мать с сыном Дюма могут переехать напротив. Времени у Александра совсем нет. К десяти тридцати он уходит в канцелярию. Кот Мизуф провожает его до полдороги и вечером возвращается встречать на то же место, если только не предчувствует, что сегодня хозяин не вернется к ужину, что случается довольно часто. Александр заканчивает работу в пять часов, но раз в две недели должен возвращаться к восьми и работать до десяти над портфелем, что означает «посылать герцогу с нарочным его вечерние газеты и дневную почту и получать в ответ указания на следующий день».
В вечера портфеля пойти в театр никак невозможно, разве что во Французский театр, как раз рядом с Пале-Рояль. Время от времени Удар дает ему бесплатные билеты на плохие спектакли, то есть те, где не играют ни Тальма, ни мадемуазель Марс. Александр продолжает много читать, в основном Вальтера Скотта, Фенимора Купера и Байрона, который умирает 19 апреля 1824 года в Миссолонги. Кроме того, он вместе с Адольфом сочиняет новые пьесы, без особого, впрочем, рвения ни с той, ни с другой стороны. Дело в том, что друзья тяжко больны и стоически предвидят скорый конец их страданиям: «Мода была на чахотку; чахотка была у всех, прежде всего у поэтов; считалось хорошим тоном харкать кровью при всяком подходящем случае, связанном с эмоциями, и умирать до тридцати лет.
Само собой разумеется, что мы с Адольфом, оба молодые, тощие и длинные, претендовали на чахотку, и в общем это право окружающие за нами признавали».
При всем том они решают пойти на консультацию к доктору Тибо, молодому врачу без клиентуры, что, следовательно, по карману Александру. Тибо ставит им диагноз умеренно оптимистический. Чуть огорченный, но по-прежнему жаждущий познания, Александр начинает усердно посещать доктора. Утром до работы он провожает его в больницу «Шарите» и там получает понятие об анатомии и физиологии, чем позднее воспользуется в своих романах. Изучение туберкулеза поможет ему в «Амори», исследование ядов — в «Монте-Кристо». По вечерам у себя в комнате Тибо проводит физические и химические опыты в присутствии хорошенькой соседки мадемуазель Валькер, модистки. «Она чуть было не поссорила нас с Тибо. К счастью, он ничего не понял: она сумела найти какую-то уловку, и мы все трое остались друзьями». Можно предположить, что этот гармонический альянс был значительно облегчен отличным характером Александра и его обязательствами, почти супружескими в отношении Лауры и Мари-Луизы.
Работа, любовь, чтение, писание, знакомство с науками — идет процесс накопления. А еще и светские отношения. У Арно он встречается с респектабельным, хотя и либеральным полковником Бро, который, стоит ли повторять, немедленно проникся к Александру нежной дружбой и одного за другим представил ему «Маниюля, депутата, изгнанного из палаты, Беранже, поэта, и Жерико». В тридцать три года автор «Плота Медузы» находился на последней стадии «спинной сухотки», возникшей то ли в результате падения с лошади, то ли в результате сифилиса. Когда Бро и Александр пришли к нему за восемь дней до смерти, великий художник рисовал свою левую руку.
«— Какого черта вы там делаете, Жерико? — спросил его полковник.
— Вы же видите, полковник, — ответил умирающий, — сам себе позирую. Никогда моей правой руке не сравняться с левой в степени ее полезности для уроков анатомии, и я эгоистически извлекаю эту пользу.
В самом деле, Жерико достиг такой степени истощения, что через кожу видны были кости и мускулы его руки, как на учебных гипсах, где человек показан без кожи».
Тем не менее в Салоне 1824 года было выставлено несколько его работ. Под эгидой вожака, слишком рано ушедшего, этот Салон отмечен взрывом романизма в живописи, которая тогда намного опережала литературу, в таких работах, как «Смерть Жерико» Ари Шеффера, в произведениях Ксавье Сигалона, Луи Буланже, Жана Виктора Шмеца, Жюля Луи Филиппа Куане и, прежде всего в «Сценах резни на Хиосе» Делакруа.
Резвый автор «Гения христианства» выдворен из Министерства иностранных дел. Отныне он может всецело посвятить себя изданию полного собрания своих сочинений и стать, подпитываясь политическими озарениями или персональной враждебностью, певцом свободы вплоть до его назначения в 1828 году послом в Риме просвещеннейшим Карлом X; только дураки никогда не изменяют своим принципам.
